Самурай

— Я понял это еще раньше из ваших слов… и отбросил надежду. — Веласко почувствовал, что в его голосе проскальзывают нотки протеста.

— Нет, ты еще не отказался от надежды, — сказал, помрачнев, кардинал. — Это потому, что тебе не все ведомо.

Услыхав эти слова, священник, секретарь кардинала, протянул ему листок бумаги.

— Это письмо правителя Филиппин, полученное Ватиканом два дня назад. Прочти.

Взяв пожелтевший листок бумаги, Веласко устремил взгляд на пляшущие буквы. Пока он читал, кардинал молча потирал руки.

— Ты должен оставить свои надежды. Как сказано в этом письме, король Японии начал решительно изгонять из страны всех проповедников и монахов.

Миссионерам строжайше запрещено ступать на японскую землю. И ты, и японские посланники… должны оставить надежды.

Письмо — официальный документ — датировано ноябрем 1614 года. «Губернатор Хуан де Сильва», — плясали в конце письма буковки, напоминавшие маленьких человечков. Закрыв глаза, Веласко, как ни странно, смог сохранить невозмутимость. Перед его мысленным взором возникла картина, как принимали решение на Соборе епископов, как председатель, похожий на черного грифа, читал Веласко письмо из Макао.

— Ватикан не хочет дальнейшего риска. Ватикан не может рекомендовать Испании и Португалии торговать с Японией, которая полностью запретила христианство и преследует верующих. В этих условиях послание, которое привезла японская миссия, лишено всякого смысла.

«Господи, да свершится воля Твоя, — Веласко попытался вспомнить молитву. — Если такова Твоя воля, я подчиняюсь. В Твоей истории нет моих замыслов. Я это ясно осознал».

Послышался смех. Захлебывающийся женский смех слышался издалека, из далекого далека.

— Они не переживут этого. — Слова сорвались с губ Веласко, как стекает лекарство с губ обессилевшего больного. — Когда узнают о том, что вы сказали, они умрут, — сказал он, обращаясь к кардиналу, подозрительно смотревшему на него. — Я думаю, у них не будет иного выхода.

— Почему? — В голосе кардинала слышалось не столько удивление, сколько раздражение. — Почему они должны это сделать?

— Они самураи. А японских самураев учат, что, потеряв честь, самурай обязан умереть.

— Они выполнили свой долг. К тому же христианам запрещено самоубийство.

Веласко с отвращением смотрел в лицо ничего не понимающего кардинала. Ненависть переполняла его и заставила прибегнуть к угрозе.

— Ватикан будет повинен в их смерти. Вы заставите их совершить самый тяжкий для христианина грех — покончить с жизнью.

— Ты бы не мог предотвратить это?

— Я… теперь уже не знаю, — покачал головой Веласко. — Только если вы… поможете сохранить им честь.

— Чего же ты хочешь?

— Я прошу аудиенции у Папы. Прошу, чтобы он отнесся к японцам как к посланникам…

— Даже если он примет их, пожелания японцев не смогут быть выполнены. Наша политика определена окончательно.

— Я не имею в виду выполнения пожеланий. Но японцы такие… жалкие. Единственное, о чем я прошу, — во имя их достоинства, во имя их чести дать им хотя бы аудиенцию… — На выцветшую монашескую рясу Веласко закапали слезы. — Я прошу… только об этом.

Настал день, когда Папа должен был принять японских посланников. Прослушав монастырскую мессу и позавтракав, они с помощью слуг облачились в привезенные с собой парадные одежды.

Экипаж, присланный кардиналом, уже ждал их у ворот монастыря. Поскольку аудиенция была неофициальной, эскорта не полагалось, однако черную лакированную карету, украшенную золотом, сопровождали два ливрейных лакея. Самурай, сев в карету вместе с Танакой, Ниси и Веласко, увидел в окно, как Ёдзо, стоявший среди провожавших их монахов и слуг, смотрит на него, сложив руки, будто молится одновременно всем божествам, и синтоистским и буддийским.

Он как бы ободрял Самурая, призывая его не терять надежды до конца. Что бы ни случилось, я всегда буду с вами, словно говорил он. Но у Самурая, отправлявшегося на аудиенцию, устроенную лишь для видимости, не было, да и не могло быть никаких надежд. Аудиенция была всего-навсего церемонией, означающей завершение их долгого путешествия.

От жеста Ёдзо у Самурая сжалось сердце — он едва сдержал слезы. Сейчас, когда его все обманули и покинули, один лишь слуга, преданный ему с детских лет, достоин доверия. Он низко поклонился Ёдзо.

Карета тронулась. Слышался размеренный цокот копыт по мостовой. Танака, Самурай и Ниси молчали. Два месяца назад аудиенция у Папы показалась бы им честью, о которой можно только мечтать. Для таких незнатных самураев, даже не удостаиваемых приема Его светлости, это было невероятным событием, недоступным их разумению.

Но теперь их уже ничто не радовало. Они не испытывали никакого волнения. Посланники знали, что аудиенция дана им благодаря ходатайству кардинала, удовлетворившего настоятельную просьбу Веласко. Им оказали эту милость для того, чтобы они смирились и отказались от своих планов. Этим и закончится их тяжкое бессмысленное путешествие. Их ждет обратная дорога, столь же безрадостная и долгая.

По обеим сторонам улицы росли ряды деревьев. Цокот копыт становился все громче. Вдали, на фоне пасмурного неба, показался собор Святого Петра. Экипаж с улицы Паллеоне свернул на улицу Борго, а потом въехал на площадь перед Ватиканом.

— Когда выйдет Его святейшество Папа, — снова повторил Веласко, — трижды опуститесь на правое колено и припадите к его стопам.

При въезде в железные ворота их приветствовали гвардейцы в красных мундирах. Карета остановилась, человек в парике и длинных белых чулках бесстрастно распахнул двери и ледяным взором окинул Веласко и посланников в необычной парадной одежде.

Поднявшись по каменной лестнице, они прошли по коридору со сверкающим мраморным полом. С одной его стороны в ряд стояли покрытые патиной бронзовые статуи.

Два священника, ждавшие их в конце коридора, молча проводили гостей в приемную. Стены ее были расписаны фресками, на полу, застланном толстым ковром, стояли кресла с золочеными подлокотниками.

Все четверо ожидали звонка колокольчика. Им объяснили, что он возвестит о том, что они должны войти в зал аудиенций.