Уарда

Мена коснулся губами края одежды Рамсеса и сказал:

– Неферт покинула дом Катути и, как ты знаешь, отправилась вместе с твоей дочерью Бент-Анат к священной горе Синай, а оттуда в Мегиддо.

– Мне кажется, это неплохо, – заметил Рамсес. – Бент-Анат сама за себя постоит, ей не нужна ничья охрана, ну а твоей жене не найти лучшей покровительницы, чем моя дочь.

– Разумеется! – горячо воскликнул Мена. – Но еще до ее ухода от матери случилось нечто весьма неприятное для меня. Как ты знаешь, еще перед тем, как ты стал сватать за меня Неферт, она предназначалась махору Паакеру, и вот теперь, во время своего пребывания в Фивах, он, оказывается, был частым гостем в моем доме. Он дал Катути огромную сумму денег, чтобы покрыть долги моего легкомысленного зятя, брата Неферт. Он – мой управляющий заводом видал это своими глазами – дарил Неферт цветы!

Фараон улыбнулся, положил руку на плечо своему возничему и, глядя прямо ему в глаза, сказал:

– Значит, твоя супруга должна слепо верить тебе, невзирая на то, что ты взял к себе в палатку чужую женщину, а ты впадаешь в подозрения только из-за того, что ее двоюродный брат дарит ей цветы! Разве это разумно и справедливо? Я начинаю подозревать, что ты ревнуешь ее к этому чудовищу, которое какой-то коварный злой дух подсунул в семью благородного покойного махора.

– Нет, я не ревную, – возразил Мена. – Ни тени сомнения или подозрения не омрачает мое сердце. Но меня терзает, мучает, лишает покоя мысль о том, что этот Паакер, который отвратителен мне, как ядовитый паук, носит ей подарки, пялит на нее глаза, и все это в моем доме!

– Кто требует к себе доверия, должен доверять и сам! – сказал фараон. – Разве мне не приходится терпеливо молчать, когда последние негодяи лицемерно расточают хвалы мне и моей семье? Ну-ка, быстро сотри морщины со своего лба и думай лучше о скорой победе, о возвращении и о том, что ты перед Паакером виноват куда больше, чем он перед тобой. Ступай сейчас к коням, а утром, веселый и мужественный, каким я тебя люблю, встанешь рядом со мной на колесницу!

Мена вышел из палатки и отправился в конюшню. Там он встретил поджидавшего его Рамери. Живой и искренний юноша признался возничему, что он любит и уважает его, считая его лучезарным образцом доблести, но, несмотря на все это, начал сомневаться в нем с тех пор, как он узнал, что Мена, женатый на самой прекрасной и достойной любви и уважения женщине Фив, взял к себе в палатку пленницу.

– Я был ей вместо брата, – сказал Рамери, – и говорю тебе, что она умрет, если узнает, как ты оскорбил ее! Да, да, именно оскорбил, потому что такое открытое нарушение супружеской верности позорит и оскорбляет супругу египтянина! Прости мою откровенность, но кто знает, что принесет нам завтрашний день, а я не хочу и даже не имею права идти в бой с дурными мыслями о тебе!

Мена дал Рамери высказаться до конца, не пытаясь возражать, а когда юноша умолк, промолвил:

– Ты искренен, как и твой отец, а он, наверное, учил тебя всегда выслушать обвиняемого, прежде чем его осудить. Чужая женщина, дочь данайского вождя [214], действительно спит на моем ложе, а сам я уже много месяцев сплю у входа в шатер твоего отца и ни разу не перешагнул порога своей палатки, с тех пор как в ней живет эта девушка. Ну, а теперь садись поближе, и я расскажу тебе, как все это произошло! Когда мы стали лагерем под Кадешем, я остался без дела, так как Рамсес после ранения не вставал с ложа. Чтобы убить время, я часто охотился на берегах озера. Однажды, вооруженный, как всегда, лишь стрелами и луком, в сопровождении своих борзых [215], я пошел на охоту и, увлекшись, беспечно травил зайца. Тут на меня напал данайский отряд, они связали меня веревками и отвели в свой лагерь. Я предстал перед их судьями как шпион. Мне вынесли приговор и уже надели на шею петлю, как вдруг появился их вождь или царь. Он увидел меня и сам учинил мне допрос. Я рассказал, что попал в руки его воинов не как враг, а как простой охотник. Царь поверил мне и подарил мне не только жизнь, но и свободу. Он распознал во мне человека знатного рода и даже пригласил меня к своему столу. Когда же он меня отпустил, то в душе я поклялся заплатить ему добром за этот великодушный поступок. А месяц спустя нам удалось врасплох напасть на лагерь наемников хеттов, и наши ливийские воины похитили из шатра данайского вождя вместе со всякими драгоценностями его дочь. В этом деле я имел случай отличиться, и, когда дошло до дележа добычи, фараон пожаловал мне право первого выбора. Ни минуты не колеблясь, я положил руку на плечо дочери моего спасителя и отвел ее к себе в палатку. Там она и живет в безопасности со своими служанками, а после заключения мира я верну ее отцу.

– Прости меня! – вскричал Рамери и протянул возничему руку. – Теперь только я понял, почему отец так упорно допытывался, не высказывала ли Неферт подозрений насчет тебя!

– Что же ты ему сказал?

– Что она день и ночь думает о тебе и ни на минуту не сомневается в твоей верности. Кажется, это очень обрадовало отца, потому что он сказал Хаемусету: «В таком случае он выиграл!»

– Фараон посулил осыпать меня своими милостями, если Неферт, узнав, что я взял к себе в палатку женщину, все же не перестанет верить мне, – объяснил Мена. – Рамсес считает это почти невозможным, но я знаю, что выиграю. Она должна мне верить!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Перед битвой в каждом отряде пропели молитвенные гимны и зарезали жертвенных животных. Мимо боевых порядков войск в празднично разукрашенных ладьях проносили статуи богов; воинам показывали чудотворные реликвии. Глашатаи объявили, что во внутренностях жертв, принесенных самим фараоном, верховный жрец обнаружил счастливые предзнаменования, а гороскопы предсказывают великую победу.

Египтяне особенно чтили знамена с изображениями священных животных и эмблемы того нома, откуда они были родом, что, впрочем, не мешало каждому запастись всевозможными талисманами и амулетами, предохраняющими от разных бед. Одни носили на шее или на руке ладанку с зашитыми в ней спасительными изречениями; другие – таинственные глаза, дарующие спасение, но у большинства были кольца со священными скарабеями. Многие считали себя неуязвимыми благодаря волосам или перьям какого-нибудь священного животного; немало было и таких, что вручали свою судьбу живой змее или жуку, которых носили в складках набедренных повязок или передников, или в мешках с едой.

Но вот вышел сам фараон. Перед ним несли фиванскую троицу, бога войны Монту и богиню победы Нехебт. Рамсес, сидя на троне, который несли на особых носилках на плечах двадцать четыре юноши из знатных семей, оглядывал свое войско. При его появлении все упали на колени и не поднимались до тех пор, пока Рамсес, сойдя с носилок, на глазах у всех не принес богам жертву с воскурением и возлиянием, а его сын Хаемусет, верховный жрец Мемфиса, не вручил ему от имени богов символы жизни и власти. Затем хоры певцов пропели торжественные гимны в честь бога солнца Ра и его сына и наместника на земле – фараона.

Когда войска выступили, на небе, еще недавно затянутом тяжелыми облаками, показались бледные звезды. Их появление на небосводе также сочли счастливым знаком, и жрецы объявили, что, подобно тому как бог Ра рассеял на небе тучи, так и Рамсес рассеет тучи врагов.

Тихо, без барабанного боя и рева труб, чтобы не привлечь внимания противника, пехота двинулась вперед в заранее установленном порядке, а колесничие, каждый на легкой двухколесной колеснице, запряженной двумя лошадьми, построились в колонну под предводительством самого фараона Рамсеса.

По обе стороны его золоченой колесницы сверкали усыпанные драгоценными камнями колчаны для луков и стрел. Великолепные кони были роскошно убраны: шеи и спины их покрывали пурпурные чепраки, затканные бирюзой; на головах сверкали украшения в виде корон с развевающимися страусовыми перьями; на дышлах из черного дерева были укреплены небольшие мягкие хомуты. Ничуть не обремененные своим легким грузом, кони, горячась, били землю изящными маленькими копытами, красиво сгибая шеи.

214

«…дочь данайского вождя…». – Данайцами в древности называли жителей Аргоса по имени их мифического властелина Даная. Поскольку в Троянской войне греки сражались под командой царя Аргоса Агамемнона, то Гомер назвал всех греков данайцами. В таком же, гомеровском, значении следует понимать данайцев и у Эберса. Первое упоминание о греках в древнем Египте встречается на победной стеле Тутмоса III; позднее, в надписях эпохи Рамсеса III, греки упоминаются как союзники народов средиземноморских островов, выступивших против Египта.

215

«…в сопровождении своих борзых». – Упоминание о борзых, выдрессированных для охоты на зайцев, встречается уже в очень древних гробницах, например, в гробнице фараона Снофру (IV тысячелетие до н. э.). (Прим. автора).