Страница 150 из 150
Мелисса не могла оставаться безопасно в Александрии.
После ее тихой свадьбы, отпразднованной в доме Полибия, она отправилась со своим молодым мужем в Карфаген, где жил дядя Диодора. Но им не пришлось долго скрываться, потому что через несколько месяцев после их свадьбы император был убит центурионом Марциалом, за которым скрывались трибуны Аполлинарий и Немезиан. Вскоре за тем войска провозгласили императором префекта преторианцев Макрина.
Господство этого честолюбивого человека продолжалось менее года, но предсказание мага Серапиона все-таки сбылось. Самому прорицателю будущего оно стоило жизни, потому что его собственноручное письмо к префекту, в котором он напомнил о своем предсказании, попало в руки матери Каракаллы, распечатывавшей письма, приходившие на имя ее несчастного сына в Антиохию, где она жила; и маг погиб, прежде чем Макрин успел его защитить.
Со вступлением на трон нового властителя прекратилось преследование тех, которые возбудили неудовольствие Каракаллы, и как Диодор и Мелисса, так и Герон с Полибием снова могли показываться среди толпы, не боясь никакого наблюдения за ними. Диодор и другие друзья позаботились о том, чтобы подозрение в предательстве, тяготевшее над семейством Герона, было признано неосновательным. Мало того, смерть Филиппа и участь Мелиссы и Александра поставили их в глазах сограждан наряду с благороднейшими врагами тирании.
Когда император Макрин через десять месяцев после его вступления на трон вследствие поражения его при Иммах, где только одни преторианцы храбро сражались еще за него, был после позорного бегства низвергнут, и армия провозгласила цезарем испорченного внучатого племянника Юлии Домны, под именем Гелиогабала, четырнадцатилетний император велел поставить в Александрии Каракалле, за сына которого ложно выдавали его, статую и ценотаф. Этим двум произведениям искусства пришлось много пострадать от ненависти тех, которым умерщвленный император причинил такое страшное горе. Однако же в известные дни поминовения умерших оба памятника украшались прекрасными цветами, и когда новый префект, по поручению матери Каракаллы, приказал расследовать, кому принадлежит этот дар, то узнал, что цветы приносят из лучшего сада в городе и что их доставляет христианка Мелисса, жена владельца этого сада. Это было отрадно сердцу Юлии Домны, и она еще с большею теплотою благословила бы дарительницу, если бы знала, что в своих молитвах она поминает душу ее заблудшего сына.
Старый Герон, который был переселен в имение Диодора, менее ворчливый, чем прежде, продолжал создавать маленькие произведения искусства, а по поводу этих даров памяти покачивал головою. Когда однажды после подобного подарка он остался один со старою Дидо, то сказал с досадою:
– Если бы эта дура послушалась моего совета, то она называлась бы теперь императрицей, как Юлия Домна. Впрочем, хорошо и так; но что Аргутис, на которого они вообще смотрят как на кровного родственника нашего старинного македонского рода, вчера, по поручению Мелиссы, отнес на ценотаф Каракаллы цветы лучшие, чем на могилу ее родной матери, – это да простит ей ее новый Бог. Я держусь признанных, подлинных богов, которым служила и моя Олимпия, а она делала всегда только то, что из хорошего было наилучшим.
Старый Полибий тоже остался язычником, но детям не препятствовал быть христианами. Он и Герон оба не делали никаких возражений против того, чтобы внуки были воспитаны в христианской вере; оба они предчувствовали, что новому учению принадлежит будущее.
Андреас и в старости был верным советчиком своих старых и молодых друзей. В солнечном свете окружавшей его любви его суровое усердие преобразилось в заботливую кротость. Когда наконец он приблизился к смерти, и Мелисса незадолго до его кончины спросила, какое изречение Священного писания он любит больше всего, то он несколько подумал и затем отвечал твердо и решительно:
– «Но так как время исполнилось».
– Ради меня, – заметила Мелисса с влажными глазами. Он, улыбаясь, кивнул ей утвердительно головой и сделал Диодору знак, чтобы тот подал ему кольцо с печатью, единственную вещь, которую его отец сохранил со времен своей свободы, и просил Мелиссу принять это кольцо на память о нем.
Глубоко тронутая, она надела кольцо на палец, и Андреас указал на надпись и проговорил замирающим голосом:
– Твой путь есть ваш и мой… Любимое изречение отца… «Per aspera ad astra!»… Он вел меня к цели, и тебя, и вас… Но это изречение римское… Вы едва ли понимаете его… Оно значит: «По каменистым тропинкам к звездам!»… Но нет: «Под тяжестью креста вверх, к блаженству здесь и там» – вот к чему оно призывает меня и, – при этом он посмотрел в прекрасное еще до сих пор лицо своего любимца, – тебя – я знаю это – и вас!
Затем он глубоко вздохнул и, положив руку на голову Мелиссы, опустившейся на колени у его ложа, закрыл глаза навсегда в объятиях Диодора.