Страница 27 из 83
ГЛАВА VIII
Был великолепный свежий вечер.
Полная луна тихо поднималась на темно-синем своде ночного неба и лила потоки света на охладившуюся землю; но блеск ее серебристых лучей был недостаточно силен, чтобы рассеять легкую синеватую мглу, которая застилала громаду священной горы. Зато город в оазисе был облит полным светом.
Широкая главная улица светилась перед взором путника, сходившего с горы, точно дорога из белого мрамора, и свежевыбеленные стены новой церкви сверкали, как днем.
Тени от домов и пальм тянулись точно темные полосы ковров по дороге, которая была малооживленна несмотря на вечернюю прохладу, обыкновенно манившую жителей на вольный воздух.
Из открытых окон церкви слышалось пение мужских и женских голосов.
Вот отворились двери церкви, и фараниты-христиане, принявшие причастие, раздаваемый хлеб и ходившую по рукам чашу, стали выходить из нее.
Во главе старейшин и диаконов, чтецов и певцов, аколитов25 и всего местного духовенства шел епископ Агапит, а во главе мирян — начальник оазиса Обедиан и сенатор Петр; последний с Женой, взрослыми детьми и множеством рабов.
Церковь уже опустела, когда гасивший свечи сторож заметил человека в темном углу притвора, который был предназначен для кающихся и по середине которого тихо журчал фонтан; человек этот сидел скорчившись на полу и, совершенно погрузившись в молитву, приподнялся только тогда, когда сторож окликнул его и посветил ему лампадкой в лицо.
Сторож начал было браниться, но, узнав в запоздалом анахорета Павла из Александрии, вдруг переменил тон и сказал ласково, почти униженно прося:
— Прекрати молитву, благочестивый муж. Прихожане ушли из церкви, и я должен запереть ее для охранения нашей новой прекрасной утвари от языческих хищников. Я уже знаю, что братия в Раиту избрала тебя своим старейшиной и что приходили уже посланные с предложением этой высокой должности. Они осматривали также нашу церковь и любовались ею. Ты сейчас же переселишься к ним или отпразднуешь еще с нами великий праздник?
— Это ты узнаешь завтра, — ответил Павел, встав и прислонясь к одному из столбов узкого, ничем не украшенного притвора. — У Того, Кто живет в этом доме, я хотел бы испросить совета. Прошу тебя, оставь нас наедине. Если хочешь, то запри двери и выпусти меня потом, перед тем как пойдешь спать.
— Не могу, — сказал сторож с видом нерешительности. — Жена у меня больна, а дом мой далеко отсюда, на краю города у малых ворот, и я еще сегодня же должен отнести ключ сенатору Петру; его сын Антоний собирается завтра ранним утром начать установку нового алтаря. С восходом солнца придут рабочие, и если…
— Покажи мне ключ, — прервал его Павел. — Какая маленькая вещичка, а к какой великой благодати она может открыть или закрыть нам доступ! Знаешь ли что, брат? Я полагаю, что нам обоим легко помочь. Ты иди себе к больной жене, а я еще помолюсь, а потом отнесу ключ сенатору.
Сторож подумал немного и согласился затем исполнить просьбу будущего пресвитера в Раиту, присовокупив только, чтобы он оставался в церкви не слишком долго.
Проходя мимо дома сенатора, он услышал запах жареного мяса.
Сторож был бедный человек и подумал: «Ведь вот постится, только когда захочет, а наш брат постись, когда тебе менее всего хочется».
Приятный запах, возбудивший это сетование, происходил от жареного барана, который был подан в доме сенатора как праздничное угощение.
Даже рабы принимали участие в ужине.
Петр и Дорофея по греческому обычаю полулежали друг возле друга на простой скамье, и перед ними стоял стол, предназначенный только для них одних; в непосредственной же близости от него находились места для взрослых детей дома.
Рабы сидели на корточках на полу, поближе к дверям, разделившись на две группы вокруг двух дымящихся блюд с чечевичной кашей, которую брали и ели просто горстями.
Возле каждого лежал кругловатый серый хлеб, который начали ломать только тогда, когда ключник Иофор разрезал и разделил барана.
Петру и членам семьи подавались на выбор самые сочные куски от хребта и бедер, а рабам ключник накладывал по куску на хлеб, мужчинам побольше, женщинам поменьше.
Многие поглядывали с завистью, когда соседу попадал более сочный кусок; но и самый обиженный не смел жаловаться, потому что рабам позволялось говорить, только когда господин просит, а говорить насчет кушанья, хвалить или хулить его Петр запрещал даже своим детям.
Среди прислуги сидела и Мириам.
Она всегда ела немного, а всякое мясо было ей противно; поэтому она и на этот раз передала полученное ребрышко сидевшей против нее старухе, которая работала в саду и иногда давала ей то плодов, то меду, зная, что девушка любит сладости.
Петр сегодня совсем не говорил с рабами, да и с своей семьей говорил мало.
Дорофея была озабочена, заметив глубокую морщину у него между бровями и видя, как он сжимал губы и задумывался, забывая есть.
Ужин кончился, но Петр сидел неподвижно, не замечая вопросительных взглядов, обратившихся к нему.
Никто не смел встать, пока хозяин не даст знака.
Нетерпеливее всех присутствующих следила Мириам за его движениями. Она двигалась тревожно на месте, растирала между пальцами недоеденный хлеб, и дыхание ее то ускорялось, то как будто совсем останавливалось.
Она услышала, как скрипнула дворовая калитка, и узнала шаги Ермия.
«Он пришел к господину: вот сейчас он войдет и увидит меня между всеми этими», — подумала она, машинально пригладила растрепанные волосы и взглянула с ненавистью и презрением на прочих рабов.
Но Ермий все не приходил.
Что она ослышалась, этого девушка никак не предполагала.
Или он ждет теперь за дверью, пока кончится ужин? Или он пришел в такой поздний час к Сироне, к которой и вчера уже приходил с кувшином за вином?
Она знала, что муж Сироны на горе и теперь, в полнолуние, приносит со своими единоверцами жертвы Митре, в пещере, которая ей уже давно была известна.
Она видела, как галл еще во время вечернего богослужения вышел со двора с несколькими солдатами; двое из них несли большой ящик, из которого торчали ручки огромного кратера26 , а другие — мех с водою и разную утварь.
25
Аколит (греч. «неразлучный спутник») — причетник, низший церковный служитель.
26
Кратер — сосуд для смешивания жидкостей из обожженной глины или металла, имел широкое горло и вместительное тулово (в форме чаши, колокола и т. п.) с двумя ручками.