Видео Иисус

Оказаться у самой цели – и тут такая перемена ветра, прямо в лицо. Он попытался представить, как надевает гидрокостюм, как неопрен упруго и мягко облегает его тело, попытался ощутить тяжесть баллонов, давление маски на своём лице, внезапный холод воды при погружении, металлический привкус воздуха из дыхательного автомата. Он всегда так поступал, когда встречал трудности на пути к цели: пытался как можно более живо вообразить, что уже достиг этой цели. Итак, мысленно он проник в узкую шахту, чуть шире его плеч и длиной в полмили, освещенную нагрудным фонарём, но картинка расплывалась в воображении, требуемые ощущения больше не вызывались в памяти, ускользая тем быстрее, чем больше усилий он прилагал к их удержанию.

Ему пришлось подавить лёгкую панику, поднявшуюся в нём. Возможно, он просто был не в себе после известия о смерти Хью. Больше ничего. Всё, что он должен был сейчас сделать – это расслабиться и предоставить событиям следовать естественным ходом, тогда всё встанет на свои места. И выход найдётся. Выход всегда находился. По крайней мере, до сих пор всегда было так.

В конце концов его мысли перестали кружить вокруг одного и того же. Он просто сидел, смотрел перед собой, ничего не видя, и время шло. Он слышал звуки города – мимо проезжали машины, люди беседовали между собой, работал дальний транзисторный радиоприёмник, из которого изливалась тоскливая арабская мелодия. Вода громко гудела в трубах, вделанных в стены. Скрипели кровати. Пахло выхлопными газами, жареной бараниной и мусором, гниющим в переполненных контейнерах. И тикали часы.

Было очень странное ощущение. Как будто все последние дни он пробивался сквозь циклонный вихрь урагана и вдруг достиг его тихой безветренной сердцевины. Теперь всё стихло и успокоилось, всё возбуждение улеглось, и он уже не знал, который час или как долго он сидит здесь на кровати в гостинице и движется ли время вообще.

В этой тишине до него внезапно донёсся тихий голос, который по-мышиному тоненько, но настойчиво и давно пробивался к нему изнутри, но до сих пор его заглушал весь этот грохот. Голос, который задавал один простой вопрос, который уже давным-давно следовало бы задать.

Шаги по коридору. Хлопнула дверь соседней комнаты, потом вошёл Иешуа, один. От него пахло сигаретным дымом и кухонным духом. Он был в хорошем настроении.

– Слушай, ну что ты сидишь тут в темноте? – воскликнул он и включил свет. – Ты всё прошляпил, – рассказывал он и громко хлопал оконными створками, закрывая их. – Еда была не только отличная, но и обильная, к тому же хозяин выставил нам пиво, а потом явились двое музыкантов, пианино и контрабас – ах, какой был джаз!

Стивен смотрел на него словно из другого мира.

– Иешуа, – сказал он медленно и обстоятельно, – а что это была за секта, которая прорубила этот туннель? И главное – зачем?

31

Ирод повелел увеличить площадь Храмовой горы за счёт опорных стен и таким образом создать протяжённую террасу. На ней был возведён X., при этом подступы к нему террасами поднимались один над другим. Вокруг Храмовой горы тянулись великолепные мраморные колоннады, а в западной части два моста связывали X. с городом. Перед собственно X. располагался внутренний двор, «Двор Израиля» с алтарём размерами 32x32 локтя, бассейном для культовых омовений и бойней для жертвенных животных. На западе к этому двору примыкал передний двор для женщин; четыре угловых отделения были предназначены для насиреев, для прокажённых больных и для хранения древесины и масла.

Авраам Стерн. «Лексикон библейской археологии».

Стопка ксерокопий с научной публикацией их отца лежала между ними на шатком столике в зале для завтраков, и Юдифь рассматривала бумаги так, будто это были самые непристойные материалы, какие ей когда-либо приходилось видеть.

– Ну и идите, – враждебно сказала она. – Я вас не держу.

Этим, в конце концов, дело и кончится, – подумал Стивен. Они снова просматривали весь текст – вернее, просматривал Иешуа, поскольку он был написан на иврите, – но из текста никак не следовало, кто прорыл ход под Храмовую гору и для чего он изначально служил. Хотя Иешуа натыкался на множество понятий, которые ему ни о чём не говорили, он всё-таки считал, что в этом исследовании его отец вообще не задавался таким вопросом. И хотя эта шахта была в семье Менец предметом обсуждения в течение многих лет, ни Иешуа, ни Юдифь не могли припомнить, чтобы их отец когда-нибудь упоминал предполагаемых инициаторов этой затеи.

Значит, надо пойти и спросить у него самого.

– Я не понимаю, почему это так уж важно, – сердито продолжала Юдифь. – Подземный ход существует, мы знаем, где он начинается и где кончается, и случайно он заканчивается именно там, куда хочет попасть Стивен. Так почему бы нам просто не воспользоваться им? А спросить, кого мы должны благодарить за него, можно и после, как-нибудь при случае.

– Мы только заглянем к нему на минутку, – сказал Стивен. – Одна нога здесь, другая там. Два часа – и мы снова тут. Проблема денег задержит нас гораздо дольше.

– Это не ответ.

– Окей. Тогда ответ звучит так: у меня такое чувство, что это важно для нашего дела.

– Ах, у тебя такое чувство, – насмешливо повторила Юдифь. – Прекрасный повод, я бы сказала.

Стивен сделал непроницаемую мину и решил не реагировать на её насмешки. Если он ей не нравится, то это, в конце концов, её личное дело.

– Да, – ответил он, – именно так. В большей или меньшей степени всё, что мы делаем или не делаем, коренится в наших чувствах.

– Как и у тебя самой, – укорил сестру Иешуа. – По правде говоря, ты не хочешь это делать только потому, что не хочешь принять образ жизни отца.

Юдифь так резко отставила свою чашку кофе, что тёмно-коричневая жидкость выплеснулась через край на запятнанную скатерть. Стивен живо поднял со стола стопку бумаг и для безопасности переложил их на четвёртый, свободный стул.

– Да, – гневно ответила Юдифь. – Совершенно верно. Я не приемлю такой образ жизни. Когда мужчина оставляет свою жену после тридцати лет брака и ещё прикрывается своей набожностью. И никогда не приму.

– Может быть, ты упрощаешь, – ответил Иешуа. – Может быть, есть вещи, которые осложняли брак наших родителей, и, может быть, он только ради нас ждал этого шага, который был ему необходим задолго до того. Вспомни о тех временах, когда тебе было лет семь-восемь, как часто они тогда…

– Тогда почему он не даст ей развод? Раз уж он её оставил, то, по крайней мере, должен дать ей шанс начать новую жизнь. Ведь сам-то он, в конце концов, так и сделал.

– Традиция велит…

– Ах, традиция! Конечно, вот мы снова пришли к тому же. Традиция. Священная традиция. В этом вы одинаковы – ты и отец. Вы молитесь не Богу, вы молитесь традиции. Вот что я хочу тебе сказать: эта традиция у меня вот где, она означает не что иное, как господство над вами тех людей, которые уже тысячи лет, как умерли!

– Традиция есть то, что в течение тысячелетий позволяет народу оставаться единым целым.

– Ах, вон как? Я вся дрожу от благоговения. И какую цену мы платим за это – ты и я и любой в этой стране? Она лежит на нас проклятием, эта досточтимая традиция, она принуждает нас к вечным воспоминаниям. Воспоминания, воспоминания, их так много, что за ними мы забываем собственную жизнь. Разве не так? Сколько лет минуло с Исхода? Три тысячи? Ну и смекалистые, видать, были у нас предки, если они сорок лет шлялись по пустыне в поисках Земли Обетованной. Они довольствовались хижинами из пальмовых веток и от нужды ели пресный хлеб, в те времена это действительно было разумным решением проблемы. Но теперь? Теперь мы продолжаем на суккот строить шалаши, а на пессах есть опресноки – после трёх тысяч лет всё ещё продолжаем, из года в год, и так будет до скончания дней. Почему мы до сих пор должны сострадать тем людям, кости которых давно уже истлели в земле? Неужто наша жизнь стоит меньше? В самой первой моей машине сломался замок багажника, и я всё время закрепляла его резинкой. Но это же не значит, что отныне все люди навеки должны в своей первой машине привязывать багажник резинкой! А ведь именно это делает с нами наша священная традиция: кто-то когда-то в начале истории что-то сделал, причем действовал при этом по своей доброй воле – но всех нас, кто пришёл после него, он навеки поработил.