Видео Иисус

Может быть, пронеслось в его мыслях, внезапный натиск мог бы спасти это гиблое дело? Однажды ему уже удалось набросать этим способом самый быстрый эскиз в своей жизни. Его пригласили тогда на большую вечеринку, и не прошло и тридцати секунд после того, как он вошёл в дверь, как ему подвернулась потрясающая женщина, которой он в порыве внезапной смелости вместо приветствия нагло заявил: «Хотите переспать со мной?» Она удивлённо смерила его взглядом и, не раздумывая, сказала: да. Следующие шестьдесят секунд ушли у них на то, чтобы выйти за дверь, в которую они только что вошли, и лишь на следующее утро он удосужился спросить, как её зовут.

Волокнистые облака проползали перед узким серпом месяца.

– Было время, – внезапно сказала Юдифь, – когда я, не откладывая, ложилась в постель с каждым мужчиной, который мне нравился. Но это мне ничего не дало. Это был недостаточный повод.

Стивен вздохнул:

– Что, значит, мы слишком поздно встретились?

Она, казалось, не слышала его.

– Я ищу такие отношения, которые бы что-то значили. Которые были бы на самом деле. Понимаешь?

– Конечно. А что, если ты продолжишь свои поиски завтра?

Юдифь рассеянно улыбнулась, нежно коснулась губами его губ и высвободилась из его рук. Он смотрел, как она удаляется к своей палатке, которая стояла предпоследней в ряду других таких же, и ждал, что она оглянется, помашет ему рукой, подзовёт к себе или что-нибудь в этом роде. Но она не оглядывалась, а гордо шагала, желанная, по освещенной луной каменистой земле, пока не скрылась в палатке.

Стивен ощущал на губах сандаловый привкус её поцелуя, и его мозг бешено вертелся, как раскрученная паровая турбина. Может быть, она только и ждёт, чтобы он пошёл за ней, – нашёптывал ему чёртик. Только и ждёт, чтобы он показал, что находится на пороге безумия от любви. Может быть, может быть…

Но тут он сообразил, что она живёт в палатке не одна, а с другой раскопщицей, серьёзного вида скандинавкой лет сорока. Вот идиотизм.

Он отправился в свою палатку, разделся и юркнул в постель. И только тут понял, как смертельно устал. Совсем не в той форме, какая требуется для сексуальной премьеры. Тем более, что завтра рано вставать. Если быть точным, то уже через пару часов.

Но перед тем, как заснуть, Стивен что-то вспомнил. Правильно, это было что-то. Он снова вскочил, схватил карманный фонарь и посветил себе под кровать.

Серый, плоский жестяной ящик был на месте.

9

Между тем, считается общеизвестным, что в Иерусалиме и его окрестностях во времена царя Ирода было сильно развито ремесло вытачивания сосудов из камня. Их изготавливали из известняка, который ломали в местности восточнее Иерусалима, при этом, судя по всему, применялось два способа: либо вытачивали на токарном станке из заготовок приблизительно цилиндрической формы, либо выдалбливали и обрабатывали резцом вручную.

Профессор Чарльз Уилфорд-Смит. «Сообщение о раскопках при Бет-Хамеше».

Петер Эйзенхардт резко проснулся и перевернулся на другой бок с тревожным чувством, что он не дома, а в незнакомом месте, в чужой постели, в не той постели, увидел мерцающие красные электронные цифры, показывающие 05:08, и вспомнил, где он. Правильно. Он в Израиле, в пустыне, в доме на колесах. Рядом, в похожем мобильном доме спит мультимиллионер, который ждет от него разгадки одной мудрёной головоломки. А у него нет ни малейшего представления, с какого бока за эту задачу браться.

Писатель встал. По опыту он знал, что можно даже не пытаться снова заснуть. В чужом месте и чужой постели он всегда просыпался в первую ночь в пять часов и больше не мог заснуть; это была его личная заморочка, она сопровождала его ещё с незапамятных времён. Ещё ребёнком, когда он гостил у тёти или у бабушки, он просыпался утром в пять часов и потом потихоньку слонялся по чужой квартире, смотрел на беззвучное движение рыбок в аквариуме, выглядывал из окна на улицу, наблюдал, как она пробуждается, иногда ещё в свете фонарей, которые ждали рассвета.

Кроме того, эта постель была сущим издевательством. Вид у неё был люксовый, да и цена наверняка люксовая, но кровать оказалась ужасно мягкой: ложишься в неё – и кажется, что тонешь в горе ваты, в глубокой яме, которая будто нарочно задумана для того, чтобы напрягать мышцы спины и деформировать позвоночник. Соответственно он и чувствовал себя теперь разбитым.

Было уже светло. Эйзенхардт раздвинул шторки на окне, чтобы выглянуть в щёлочку. Снаружи было ещё мёртво. Виднелись камни, палатки в ясном свете только что взошедшего солнца, и охранники, внимательно поглядывающие по сторонам, у белой палатки, натянутой над местом зловещей находки.

Он встал, накинул халат, влез в шлёпанцы и направился туда, где было что-то вроде кухни: всё холодное, белое, рациональное; приблизительно такой же уют, как в операционной. Какой-то тёмный аппарат рядом с раковиной – единственный не белый и не хромированный предмет в этом помещении, – скорее всего, кофейный автомат. За дверцей шкафа он нашёл кофейные чашки – каждая сидела в отдельном гнезде, чтобы не выпасть во время движения. Он поставил чашку под выпускной носик, нажал на авось большую плоскую кнопку на передней стенке прибора, и тут же загорелась красная лампочка, словно глаз разбуженного дракона, а внутри аппарата что-то загудело и забулькало. И по кухне распространился аромат кофе.

С чашкой благодатного напитка в руках он стал совершать обход своего жилья. Тут была комната для переговоров. Для неё отводилась половина длины домика, и здесь было достаточно места для длинного белого стола, за которым могли поместиться человек десять. Столько же стульев без тесноты располагалось вокруг стола. Он увидел флип-чат, на торце стола стоял в закрытом виде проектор для увеличенного показа документов, а большой кинопроектор в конце помещения заставил Эйзенхардта задуматься, для каких целей изначально предназначался этот передвижной дом, который Каун наверняка арендовал здесь, в Израиле, – видимо, для натурных киносъёмок? Наверное, здесь должна была заседать съёмочная группа, просматривая отснятый за день материал? А режиссёр или продюсер, наверное, спал в его кровати? Сколько же тогда режиссёров в Израиле страдает повреждением межпозвоночных хрящей!

На противоположном от кинопроектора торце комнаты были раздвижные дверцы. Писатель с любопытством заглянул внутрь шкафа. Там оказался телефон и множество книг – исторические справочники, все на английском. Ну-ну. Задумано хорошо. Только без словаря ему от них мало проку.

Он снова повернулся к флип-чату. В него был заряжен новый, толстый блок самой лучшей бумаги. Рядом наготове лежали фломастеры. По привычке всё пробовать он сделал несколько разноцветных штрихов на уголке листа.

Дома он тоже часто использовал большие листы бумаги, когда прорабатывал конструкцию нового романа, потому что было удобно записывать всё, что приходит в голову, разветвляя заметки по всем направлениям. Но подставку для этой бумаги он так и не удосужился купить. Обычно он прикреплял лист на дверь или на оконное стекло, а потом, стоя перед ним с фломастером, покрывал сложной сетью заметок, стрелочек, идей, эскизов и находок. Особенно зимой было так неудобно делать это на окне: бумага на стекле промерзала, холод проникал в пальцы, до боли студил косточки – и мысли застывали в голове.

Он подвинул один из стульев – массивного вида пружинящую конструкцию из хромированных стальных трубок и чёрной кожи, – уселся на него и воззрился на пустую бумагу. Он всегда так поступал. Смотрел на чистый лист и ждал, что будет. Ждал, что пустота бумаги распространится по всей его голове, и в ней возникнут новые, свежие, неожиданные мысли, потому что для них наконец-то появилось достаточно места.

Удивительно, как здесь прохладно. Он чуть ли не мёрз в своей тонкой пижаме, несмотря на халат и на горячий кофе.