Сверстники

Пенни прошептал:

– Даже как-то жалко его, правда?

– Это не один из тех, что попались нам в засаду в тот день на прудах, как по-твоему?

Пенни кивнул:

– Почти наверняка последний. Бедняга покалечен и одинок… Пришёл проведать своих ближайших родственников и поиграть.

Возможно, присвистывающие звуки их разговора проникали сквозь закрытое окно, а может, волк учуял их запах. Он беззвучно повернулся, с трудом перебрался через изгородь и пропал в ночи.

– Он не сделает нам зла? – спросил Джоди.

Пенни протянул к жару в очаге свои босые ноги.

– Навряд ли он может добыть себе хотя бы хороший обед. Я и не подумаю его трогать. Медведь или пантера прикончат его. Пусть его доживает, сколько ему ещё осталось прожить.

Они сидели на корточках перед очагом, захваченные печальностью и странностью увиденного. Должно быть, крепко заело волка одиночество, если он идёт искать себе компании на двор своего врага. Джоди обнял Флажка. Если б только тот понимал, от какой одинокой жизни в лесу он избавлен… Что до него, то Флажок облегчал ему одиночество, которым он томился в самом лоне семьи.

И ещё раз он увидел одинокого волка, когда луна была на ущербе. Больше он не приходил. По молчаливому соглашению отец и сын не стали рассказывать матушке Бэкстер про его посещения. Она потребовала бы его смерти – так или иначе. Пенни предполагал, что собаки познакомились с ним на охоте или, быть может, когда они рубили дрова, а собаки бегали в лесу по своим делам.

Глава двадцать девятая

В постели Пенни пролежал часть февраля, совершенно разбитый ревматизмом. Эта болезнь уже много лет мучила его в холодную или сырую погоду. Он всегда был беспечен на этот счет и делал всё, что ему хотелось или что казалось необходимым, невзирая на погоду и не щадя себя. По мнению матушки Бэкстер, в феврале можно было отлёживаться ничуть не хуже и не лучше, чем в любую другую пору года, но Пенни беспокоился, что не успеет подготовиться к весеннему севу.

– Ну так пусть Джоди управляется, – нетерпеливо сказала она.

– Он всегда только помогал мне. При такой работе мальчик может сделать многое неправильно.

– Верно, а кто виноват, что он не умеет больше? Ты слишком жалел его. Ведь самому-то тебе и тринадцати годков не было, а ты уже пахал за взрослого, так ведь?

– Так. Как раз поэтому я и не хочу, чтобы он пахал, пока не вырастет и не войдёт в силу.

– Сердце-то у тебя из масла сделано, – пробормотала она. – Ходить за плугом ещё никому не вредило.

Она натолкла корня лаконоса, заварила и сделала припарки для Пенни, а также приготовила ему питьё из коры колючего ясеня, корней лаконоса и поташа. Он принимал её хлопоты с благодарностью, но лучше ему не становилось. Он вновь взялся за жир пантеры и терпеливо растирал им колени, по часу зараз. Он говорил, что это помогает ему лучше всех других лекарств.

Пока отец болел, Джоди делал лёгкую работу по хозяйству и следил за тем, чтобы ящик для дров был всегда полон. У него было основание торопиться с работой, так как, покончив с ней, он освобождался и мог идти гулять с Флажком. Пенни даже разрешил ему брать с собой ружьё. Хотя ему не хватало общества отца, он всё же любил охотиться один. Он и Флажок вместе были свободны. Больше всего они любили ходить к провалу. Они выдумали там случайно игру в один из дней, когда он пошёл за водой, а Флажок сопровождал его. Это была сумасшедшая игра в догонялки вверх и вниз по крутым склонам огромной зелёной чаши. Флажок был непревзойденный бегун: он мог шесть раз пробежать вверх и вниз по склону, тогда как Джоди поднимался на вершину всего только один раз. Убедившись, что его не могут поймать, Флажок то прибегал к тактике заманивания и выматывания, то, стремясь польстить и доставить Джоди удовольствие, лукавил и намеренно позволял поймать себя.

Как-то в тёплый солнечный день, в середине февраля, Джоди глянул вверх со дна провала. Флажок силуэтом стоял на вершине склона. На какое-то мгновение Джоди показалось, что перед ним другой олень, так что он даже испугался. Флажок стал такой большой… Он подрастал так быстро, так незаметно. Многие годовалые олени, подстреленные ими на мясо, были не больше его. Взволнованный, пришёл Джоди к отцу. Пенни сидел у кухонного очага, закутанный в одеяла, хотя день был не холодный.

– Па, ты знаешь, ведь Флажку почти уже год!

Пенни насмешливо взглянул на него.

– Я сам недавно думал об этом. Через месяц он и вправду станет оленёнком-годовиком.

– А как он изменится?

– Он будет больше времени проводить в лесу. Он ещё подрастёт немного. Он будет серёдка наполовинку. От одного отстал, а к другому ещё не пристал. Позади у него оленёнок. Впереди – взрослый бык.

Джоди глядел в пространство перед собой.

– У него будут рога?

– Скорее всего, раньше июля месяца никаких рогов у него не будет. Как раз сейчас быки роняют рога. Всю весну они будут ходить с гладким лбом. Потом, уже летом, начнут прорезываться рожки, и к брачной поре они снова будут в полных рогах.

Джоди внимательно осмотрел голову Флажка и пощупал твёрдый край его лба. Мимо проходила матушка Бэкстер с миской в руке.

– Слышь, ма, Флажку скоро будет год. Правда, он будет славный с маленькими рожками? У него будут славные рожки, правда?

– Мне он не покажется славным, будь он хоть в короне. И с крылышками, как у ангела, за плечами.

Он пошёл за ней, желая задобрить её. Она села и стала перебирать коровий горох в миске. Он потёрся носом о пушок на её щеке. Ему нравилось это ощущение бархатистости.

– Ма, ты пахнешь, как разогретый кукурузный початок. Разогретый солнцем кукурузный початок.

– Ах, отстань! Я замешивала кукурузный хлеб.

– Это не то. Слушай, ма, тебе правда всё равно, будут у Флажка рога или нет?

– Только ещё больше будет бодаться и озоровать.

Он не стал настаивать. Флажок в лучшем случае впадал во всё большую немилость. Он научился избавляться от ошейника. Когда ошейник сидел туго и он не мог вывернуться из него, он прибегал к тому же приему, какой пускал в ход телёнок, когда его привязывали: влегал в ошейник изо всех сил, так что глаза вылезали у него из орбит, а дыхание обрывалось, и спасти жизнь маленького упрямца можно было, только отпустив его. Оказавшись на свободе, он начинал буянить. Удержать его в сарае не было никакой возможности: он сровнял бы его с землей. Он стал дерзок и необуздан. В дом его пускали только тогда, когда Джоди был под рукой и мог приструнить его. А между тем вид закрытой двери, казалось, порождал в нём исступленное желание войти. Если дверь не была заперта, он толчком головы открывал её. Он всячески ловил такую возможность и проскальзывал в дом, чтобы напроказить, как только матушка Бэкстер повернётся к нему спиной.

Она поставила миску сушёного коровьего гороха на стол и пошла к очагу. Джоди пошёл в свою комнату поискать кусок сыромятной кожи. Послышался стук, суматоха, затем бурные изъявления негодования со стороны матушки Бэкстер.

Оказывается, Флажок вскочил на стол, набрал полный рот гороху и наподдал миску так, что горох разлетелся по всей кухне. Джоди прибежал туда бегом. Мать распахнула дверь и выгоняла Флажка метлой. А его вся эта буча, казалось, только забавляла. Он взбрыкнул, махнул своим белым хвостом-флажком, тряхнул головой, словно угрожая воображаемыми рогами, перескочил через изгородь и галопом помчался в лес.

– Это моя вина, ма, – сказал Джоди. – Мне не надо было отходить от него. Он голоден, ма. Он не наелся за завтраком, бедняжка. Ты должна бы поколотить меня, а не его, ма.

– Я вам обоим задам! А ну-ка, нагибайся да собирай горох, да чтоб отмыть его!

Он был рад исполнить её приказание. Он ползал под столом, шарил за кухонным шкафом и под лотком для умывания, он облазил все углы, собирая горох. Он как следует отмыл его и сходил лишний раз на провал, чтобы с лихвой возместить израсходованную воду. Он чувствовал себя во всех отношениях праведником.