Сверстники

Пенни Бэкстер сидел на корточках возле поленницы. Он даже не успел снять с себя сюртук от чёрного суконного костюма, который был сшит ещё к свадьбе, а теперь надевался лишь затем, чтобы подчеркнуть его непростое происхождение, когда он отправлялся в церковь или за покупками в город. Рукава сюртука были коротки, и не потому, что Пенни вырос, а потому, что, из года в год напитываясь летней влагой, утюженная и переутюженная ткань села. Джоди увидел руки отца, слишком большие для его тела, охватившие охапку дров. Отец исполнял его работу, и притом в своей лучшей одежде. Джоди подбежал к нему:

– Дай я понесу, па.

Этой готовностью он надеялся искупить свой проступок. Отец распрямился.

– А я уж совсем было отчаялся в тебе, сын, – сказал он.

– Я ходил в Дол.

– Что же, денёк выдался на славу, как раз прогуляться в Дол, – сказал Пенни. – Да и куда угодно. Как это тебя занесло в такую даль?

Он силился вспомнить, что заставило его улизнуть, и не мог, словно всё это было год назад. Он мысленно восстановил случившееся вплоть до того момента, когда снял с плеча мотыгу.

– А! – Теперь всё было ясно. – Я хотел проследить за пчёлами, найти пчелиное дерево.

– Ты нашёл его?

Джоди оторопело уставился в пространство.

– Чтоб мне пусто было, я только сейчас вспомнил об этом!

Он был обескуражен, как собака для охоты по птице, застигнутая за гоньбой полевой мыши. Сконфуженно-оробело глядел он на отца. А в бледно-голубых глазах того светился лукавый огонёк.

– Скажи правду, Джоди, и посрами дьявола, – продолжал отец. – Дупляное дерево было отличным предлогом пошляться без дела, так ведь?

Джоди широко ухмыльнулся.

– Мне припала охота ещё до того, как я подумал о дереве, – признался он.

– Так я и думал. Откуда мне было знать? А вот откуда. Еду я себе в Грейамсвилл и так про себя рассуждаю: «Вот Джоди – мотыгой-то махать ненадолго его хватит. Что бы я сделал в такой славный весенний денёк, будь я мальчишкой? Ну, ясно что: пошёл бы пошлялся. Куда угодно, только бы бродить, смотреть».

Мальчика охватило теплом, и тепло это исходило не от золотого закатного солнца.

– Правда, как раз так я и думал, – сказал он.

– Но вот мать, – Пенни качнул головой в сторону дома, – этого не одобряет. Женщины, они завсегда так, они просто не понимают, как это мы, мужчины, так любим бродяжить. Вот я и не выдал, что тебя нет. Она спрашивает: «Где Джоди?», а я ей: «Здесь, поди, где-нибудь».

Он подмигивает Джоди, и тот подмигивает в ответ.

– Нашему брату, мужчинам, надо держаться вместе, чтобы был мир. Ну, иди отнеси матери дровец, да побольше.

Джоди набрал полную охапку и поспешил к дому. Мать сидела на корточках перед очагом. Когда в нос ему ударил пряный запах еды, у него ноги подкосились от голода.

– Это лепёшка из сладкого картофеля, да, ма?

– Да, это лепёшка из сладкого картофеля, только вы, голубчик, давайте-ка поторапливайтесь, хватит вам баклуши бить да по городам разъезжать. Ужин готов.

Джоди свалил дрова в ящик и побежал на скотный двор. Отец доил Трикси.

– Мать велела всё кончать и идти ужинать, – доложил Джоди. – Может, я накормлю Цезаря?

– Я уже накормил его, сын, дал бедолажке все, что положено. – Пенни встал с трёхногой скамейки для дойки. – Отнеси молоко, только смотри не споткнись и не выплесни всё на землю, как вчера… Тише, Трикси…

Он оставил корову и прошёл в хлев к телёнку.

– Сюда, Трикси. Ну-ну, голубушка…

Корова замычала и подошла к телёнку.

– Тише, ты! Вот жадный, совсем как Джоди.

Он погладил корову и телёнка и вслед за мальчиком прошёл в дом. Они по очереди умылись у лотка и вытерлись полотенцем, висевшим на ролике снаружи кухонной двери. Матушка Бэкстер сидела за столом, раскладывала по тарелкам еду. Её грузная фигура целиком заполняла конец длинного узкого стола. Джоди и отец сели справа и слева от неё. Им казалось совершенно естественным, что она должна сидеть во главе стола.

– Ну что, проголодались сегодня? – спросила она.

– В меня влезет бочка мяса и бушель хлеба, – сказал Джоди.

– Это ты только говоришь так. Глаза-то у тебя больше желудка.

– Я бы тоже так сказал, – вставил Пенни, – не будь я умнее. Я, когда езжу в Грейамсвилл, всегда возвращаюсь страшно голодный.

– Это оттого, что ты пропускаешь там добрый глоток самогону, – сказала она.

– Нынче всего-то ничего. Выставлял Джим Тэрнбакл.

– А! Ну тогда ты никак не мог перебрать.

Джоди ничего не слышал, ничего не видел, кроме своей тарелки. Никогда ещё он не был так голоден, и вот теперь, после тощей зимы и затяжной весны, когда им самим-то жилось едва ли сытнее, чем их скоту, матушка Бэкстер приготовила ужин впору хоть для священника. На стол была подана свежая зелень лаконоса, приправленная кусочками сала; сэндбагеры из картофеля с луком и мяса черепахи, которую он поймал вчера; померанцевые преснушки, и ещё возле локтя матери лежала лепёшка из сладкого картофеля. Он разрывался между желанием взять ещё преснушек и ещё сэндбагер и родившимся из мучительного опыта знанием, что, если он съест всё это, у него не останется места для лепёшки. Выбор был прост.

– Ма, – сказал он, – можно, я возьму свою долю лепёшки прямо сейчас?

Мать на мгновение перестала питать своё большое тело, ловко отрезала ему щедрый кусок, и он ушёл в его вкусную пряную благодать.

– Я столько времени готовила эту лепёшку, – жалобно сказала она, – а ты нá вот – и оглянуться не успела, как извёл её…

– Это верно, я ем её быстро, – согласился он, – но потом я буду долго помнить её.

Ужин подошёл к концу. Джоди насытился. Даже отец, который обычно ел мало, как воробей, попросил добавки.

– Слава богу, я сыт, – сказал он.

Матушка Бэкстер вздохнула.

– Ежели бы кто зажёг мне свечку, – сказала она, – я бы разделалась с посудой и, быть может, у меня б ещё осталось время присесть отдохнуть.

Джоди встал из-за стола и зажёг сальную свечу. Когда затрепетал, разгораясь, жёлтый язычок пламени, он выглянул в восточное окно. Всходила полная луна.

– Жалко тратить свет, когда полная луна, так ведь? – сказал отец.

Он подошёл к окну, и они стали смотреть вместе.

– О чём она тебе напоминает, сын? Ты помнишь, о чём мы говорили? Что мы собирались сделать в полнолуние в апреле?

– Не помню.

Непонятно как, времена года всегда заставали его врасплох. Наверное, надо быть взрослым, как отец, чтобы держать их в уме, помнить лунные месяцы от конца до конца года.

– Неужто ты забыл, Джоди, о чём я тебе толковал? Так вот, мальчуган, в апрельское полнолуние медведи сходят со своих зимних лежек.

– Старый Топтыга! Ты говорил, мы подкараулим его, когда он выйдет!

– Верно.

– Ты говорил, в апреле мы пойдём на то место, где видели его следы, как они идут туда и обратно, вдоль и поперёк, и, наверное, найдем там его лёжку и его самого.

– Жирного. Жирного и вялого. И мясо у него такое сладкое после спячки.

– А его самого, может, легче поймать, пока он ещё но проснулся как следует.

– Верно.

– А когда мы пойдём, па?

– Как только кончим мотыжить. И увидим медвежьи приметы.

– А откуда мы начнём охоту?

– Лучше всего побродить, посмотреть в Доле у родников, вышел ли он и приходил ли туда на водопой.

– Сегодня туда наведывалась большая олениха, – сказал Джоди. – Это когда я спал. Я построил себе игрушечную водяную мельницу, па. Она здорово вертится.

Матушка Бэкстер перестала громыхать посудой.

– Ах, негодник, – сказала она. – А мне-то и невдогад, что тебя дома не было. Тебя теперь, как склизкую глину, в руках не удержишь.

Джоди громко расхохотался.

– Я надул тебя, ма. Ну согласись, ма, что я должен был надуть тебя хоть разок.

– Ты надул меня. А я-то стояла у очага, делала эту лепёшку.

По её голосу слышно было, что она вовсе не рассердилась.

– Ну, а если бы я был какой-нибудь ползучей тварью и ел бы одни коренья да траву? – дразнил он её.