Зимовка

Пятнадцатого марта рано утром Ил-14 с бортовым номером 41 808 взял курс на Мирный. На Восток пошла радиограмма: готовьте полосу!

Из дневника А.М.: «16 марта. Все до единого на полосе. Температура под семьдесят. Снег, как песок, самолет, конечно, не сможет взлететь. Надо хотя бы метров на двести – триста оледенить полосу. Пробуем ее поливать, но вода в емкости замерзает. Изготовили спешно из железных уголков раму, положили на раму три старых матраса, тряпье, облили бензином и подожгли. Волочили этот костер в надежде, что он поможет образоваться ледяной корочке на снегу.

Два дня работы. Обморожены и измотаны до предела. Все опасаемся, как бы эта работа не прибавила нам больных. Теперь мы особенно хорошо понимаем, что значит тут гипоксия в союзе с морозом. Неделю назад наш Мишка был крепко здоровым, цветущим парнем».

«17 марта. В глазах круги. Сердце колотится уже не в груди, а в горле. Но все волочим „костер“ в конце полосы. Терпимо, когда идешь против ветра, а как под ветер – дым, совершенно нечем дышать, хоть падай. Мороз – шестьдесят восемь градусов. И результат нашего „боронования“ равен нулю – ледяной корочки нет. А самолет вылетел».

Самолет из Мирного приближался к Востоку. На борт передали, что корочку льда наморозить не удалось, и командир принимает решение не садиться, а ограничиться сбросом медикаментов и барокамеры для больного.

Но вот момент… Люди такие моменты запоминают на всю жизнь. Метеоролог Велло Парк прибежал с известием: температура повысилась! Редкостный случай: на фоне солнечной тихой погоды, когда обычно мороз усиливается, невесть откуда пришел относительно теплый воздушный фронт. Температура – минус шестьдесят три. Для посадки она все равно не годится – самолет не может взлететь. И летчики, сделав круг над Востоком, бросают контейнер с грузом. Но опытный Велло догадался измерить температуру у поверхности полосы, и она на солнце от копоти сделалась чуть теплее, чем окружающий воздух, – минус шестьдесят градусов! С этим известием Велло, задыхаясь, бросился в радиорубку: «Женя, на полосе – шестьдесят! Можно садиться. Беру всю ответственность на себя». С самолета спокойный голос Евгения Кравченко ответил: «Хорошо, Велло, я знаю твой опыт. Я тебе верю. Садимся».

Из дневника А.М.: «Самолет, чтобы лыжи не прихватило, все время бегал по полосе. Скорее, скорее доставить больного. Закутанного, как куклу, Мишку примчали на тягаче. Самолет на минуту, может быть, на две остановился. Бежим, на руках несем Мишку. Задыхаемся, ветер от винтов забивает рот и нос снежной пылью, обжигает огнем: температура с учетом ветра не менее девяноста. Поднимаем друга нашего в самолет. Дверь захлопнулась… И вот уже с замиранием сердца следим, как бежит самолет по нашей закопченной полосе. Тысяча метров… тысяча пятьсот, две тысячи – отрыва нет. Две тысячи пятьсот – нет отрыва. Полосы остается, очень хорошо знаем, всего пятьсот метров. И вот уже в самом конце, чуть не касаясь застругов снега, натужно ревя, оставляя шлейф дыма, самолет отрывается… Вздох облегчения. Смотрим друг на друга. Собираем на полосе брошенные мешки, в которые кутали Мишку. И, еле передвигая ноги, идем домой.

Когда я разделся, то мокрыми были не только две рубашки, но даже носки. Куртка наверху была покрыта звенящей коркой льда. Подшлемник снять сразу не мог – так сильно примерз к бороде. У многих ребят обморожены веки».

Вечером из Мирного на Восток сообщили: больной доставлен благополучно. Даже для Антарктиды, много всего повидавшей, операция эта по спасению человека была из ряда вон выходящей. Летчики – командир Евгений Кравченко, второй пилот Владимир Кузнецов, штурман Игорь Игнатов, механик Виктор Маслов и радист Юрий Пустохин – показали высший класс мастерства, проявили опыт и мужество, решимость пройти по самому острию бритвы, соблюдая регламенты строгой работы, но помня также о человеческом долге. «Молодцы!» – сказали о летчиках в Антарктиде. Удостоенных такой похвалы тут долго помнят. Тут еще скажут, как сказал Евгений Кравченко Велло Парку в минуту, когда все решалось: я тебя знаю, я верю тебе…

Из Востока летчики получили сердечную благодарность. Сами они тоже послали «Спасибо!» «восточникам» за все, что ими сделано было в критической обстановке. Москва – Ленинград поздравили тех и других. Все было сделано по хорошим законам и правилам Антарктиды.

Из дневника А.М.: «Теперь осталось два дня подождать, убедиться, что никто у нас на Востоке не простудился, не заболел. Холодного воздуха нахватались сверх всякой меры. На морозе в шестьдесят пять градусов по здешней норме находиться можно тридцать – сорок минут, а мы находились шесть – восемь часов. Одна надежда: как на войне, сработает то, что мы, врачи, называем „защитные силы организма“. Восток есть Восток. Но такого тут не бывало».

Эта запись помечена 17 марта. Ни автор записок и никто из зимовщиков не могли тогда знать, насколько более грозное испытание ожидает их впереди.

Снова гляжу на снимок. Третий слева домик с пристройкой – ДЭС. С пристройки в ночь на 12 апреля начался пожар, мгновенно лишивший людей в этой самой далекой обитаемой точке планеты тепла и света.

О самом насущном…

О тепле, о свете, о еде и воде. Срочно необходимо было тепло! Без него, даже будучи сытым, тут, в самой холодной точке Земли, быстро протянешь ноги. Тепло на Востоке всегда берегли. Сейчас надо было вести за тепло подлинную войну. И обязательно ее выиграть. Две «керосинки» «Алма-Ата» не могли одолеть Антарктиду. Надо было срочно что-то придумать.

На Восток подбираются люди бывалые и смекалистые. Мысли о печках-капельницах сразу же высказал Борис Моисеев. Что касается изготовления печек, то за это дело взялись инженер-буровик Валерий Лобанов и электрик Валентин Морозов. Дело было нехитрым, если бы действовать сваркой: окошко в баллоне, дверца, трубочка для солярка внутрь, краник снаружи, подающий горючее каплями… Но движок берегли исключительно для радиосвязи, и печка начали делать слесарным путем, оставляя на холодном металле кожу.

В конце концов к электросварке все же пришлось прибегнуть. И семь самодельных «буржуек» вскорости задымили на Полюсе холода. Сразу же обнаружилось: движком опять придется рискнуть. Солярка в баках возле сгоревшей ДЭС была густой, как гудрон, «палкой тычешь – едва проминается». Опустили в солярку тэн. (Многим знакомый бытовой электрический кипятильник дает представление об этом приборе. Но воду в стакане мы греем две-три минуты, тут же движок гоняли весь день.) Перекачали потом горючее в бочки, перекатили бочки к местам потребления. Из дневника А.М.: «Обращаясь постоянно с соляркой, неизбежно там плеснешь, тут капнешь – запах солярки нас будет преследовать всю жизнь. Все: одежда, пол в помещении, наши бороды, одеяла, приборы, вещи – все пропитано этим запахом. Кажется, даже в жилах не кровь течет, а солярка».

Свои самодельные печи они сейчас вспоминают с любовью и содроганием. Как не любить, когда жизнь спасена! Но сколько хлопот они доставляли! Обжегшись на молоке, известное дело, дуют на воду. И поначалу возле каждой печки, как египетский жрец, сидел дежурный. Называлось это: нести печко-вахту. Потом пробовали, уходя, выключать агрегаты, но, возвратясь, находили в помещении волчий холод. И попробовали доверять печкам.

В пожарном смысле эти «буржуйки» ни разу не подвели. Но требовали за собой ухода. По недостатку кислорода солярка горела с большой копотью. Копоть оседала в трубе так густо, что через день-другой надо было забираться на крышу и чистить. Поленился вовремя сделать работу – потухшая печь заставит тебя проснуться от холода. А приятно ли лезть из постели на крышу при минус семидесяти восьми? Из дневника А.М.: «Генка ночью чистил трубу. Интеллигентный человек, но какие глубокие знания народного языка обнаружил! Излишне сильно начал он наверху швабрить. А дверца у печки возьми и откройся. Сажа завалила практически все наше антарктическое купе. Выгружали маслянистую грязь, мыли пол горячей водой с порошком, оттирали соляркой… Нет, если печь подает голос: „Пора меня чистить!“ – то надо чистить без промедления».