Страница 48 из 50
Когда я проснулся, мои стражники уже беспокойно вертелись вокруг меня и поскуливали. Лошади, хотя и привыкли к их присутствию, естественно, не находили их общество особо приятным и с несчастным видом дергали уздечки. Пожелав им удачи, я отпустил волков по их волчьим делам. Они растворились в лесной чащобе и завыли, настраивая себя на предстоящую охоту. К тому времени, как я запряг коней, ночной воздух наполнился многими голосами, которые слились в единую дикую и сладостную свадебную песню, приветствуя мою невесту в ее новой жизни.
Оседлав ведущую в упряжке лошадь, я поскакал к деревне и остановился на холме, в ста ярдах от старой дворянской усадьбы. Как обычно, не было видно ни одного огонька, но я решил не изменять своим привычкам и, бесшумно распрямив крылья, помчался к дому бургомистра. Перед тем как усесться на дерево перед окном Татьяны, я сделал круг над крышей. Я отчетливо чувствовал ее по ту сторону стены. Она только что пошевелилась. Просыпаясь поздно и с трудом отходя ото сна…
Внезапное чувство ужаса, замешанное на невообразимой боли, судорогой смела мое тело. Я подумал, что кто-то ударил меня, потому что я, как подкошенный, упал вниз, на грязную землю двора, не в состоянии подняться. Моя грудь, мое сердце… Огонь… Хуже, чем огонь… мои пальцы скрючились, но ничего не нащупали, однако боль была реальной, парализующей. Как если бы меня ранили мечом, но только намного мучительнее.
Татьяна кричала.
Пронзительно кричала.
И в отчаянии взывала к невидимой связи между нами.
Взывала ко мне.
Затем…
Ничего.
Эхо ее голоса зависло на мгновение в морозном воздухе и пропало во мраке ночи.
Я застонал и проклял все на свете, силясь встать на ноги. Тело не слушалось меня. Я сощурился и уставился на колючие яркие звезды, и ужас снова стальным грузом потянул мое сердце вниз. Его холод и тяжесть давили на меня, как огромная гора, расплющивая меня, но, увы, не убивая.
О, умереть, не чувствовать никогда…
Ее больше нет. Да будут прокляты боги. Ее больше нет.
Мои глаза застилали слезы, накопившиеся во мне за долгие, долгие годы. Высоко, высоко надо мной сверкали и танцевали звезды, издеваясь над моими страданиями. И в то время, как я лежал, рыдая, опустошенный, шокированный, ко мне осторожно приблизился Улрич. Я не замечал его, пока он не заговорил со мной.
– Григор сказал, что это был ты, – пробормотал он.
Его одежда спереди была забрызгана ее – нашей – кровью. Она покрывала кисти его рук; одна из них все еще судорожно сжимала большущий деревянный молоток. От красных пятен на нем на морозе шел пар.
– Как ты посмел? – спросил он. – Как ты посмел взять молодую девушку и испачкать ее своей мерзостью?
Слезы мои высохли. Мысли о смерти резко покинули мою голову.
– Но все, конец. Я спас ее от тебя. Лучше умереть вот так, с душой, очищенной и готовой к встрече с богом, чем идти по земле под твоим проклятьем.
Мне казалось, что его мускулистая фигура на фоне темного неба обведена алой краской. Он шлепнулся на колени рядом со мной.
– Но ты, ты сгинешь навечно…
Он извлек откуда-то палку… и занес ее надо мной.
Я перехватил его руку. Он сделал попытку освободиться, но не смог, и достал свой молоток, чтобы проломить мне череп, но я отбил его кулаком, и мы покатились по земле, визжа и рыча. Смерть Татьяны оглушила меня и лишила сил. Он был крепкий мужчина в полном расцвете сил, подгоняемый жаждой возмездия и страхом за свою жизнь. Мы друг друга стоили.
Однако я… у меня ничего не осталось. Ничего. Ее больше нет. И этот урод убил ее. В своей ярости я черпал энергию, чтобы бороться с ним.
Я вырвал палку у него из рук.
Он царапал мое лицо, мою шею, как лев.
Я всадил эту штуковину ему в бок. Выдрал ее. Ударил снова. И опять.
Скорчившись от боли, он упал в слякоть, крича, как кричала она. Я пополз к нему. Проткнул его ногу палкой. Проткнул насквозь. Он завопил, и выгнулся дугой, и принялся молить о пощаде, и вспомнил всех своих богов, когда я обрушился на него ревущим смерчем из ада.
Но все кончилось слишком быстро.
Чересчур быстро для наказания за его ужасное преступление.
Его кровь тянулась красной дорожкой из одного угла сада в другой, но все это не заняло много времени. Он не страдал, как страдала она. Его мучения нельзя сравнить с моими. Я взглянул на его искалеченный труп с невыразимым отвращением.
Мертв, конец его страданиям.
А я… передо мной маячила вечность, бесконечная вереница ночей, каждая из которых будет напоминать о невосполнимой утрате.
Прошло полвека и я приучил себя к боли и скорби. Но вот она вернулась ко мне… и все эти годы слетели с моей души, как будто они мне приснились, и рай блеснул впереди, а потом…
…я снова потерял ее.
Это было невыносимо. Охваченный отчаянием, я валялся в грязи, дав волю своему горю, не в силах остановиться.
Медленно встав на ноги, я направился к дому. Я был так потрясен, что даже не подумал изменить форму своего тела. Я толкнул дверь и поплелся через холл к ее комнате.
Старый слуга растянулся на полу около порога. Смерть коснулась его бледного лица, его слабое сердце еле билось. Не обращая на него внимания, я собрался с духом и подошел к ее постели.
– Нет ее, – пробормотал он.
Да.
Я смотрел на комнату, на единственную горящую свечку, на кровь, стекающую со стен на одеяло… и на пустую кровать.
На взбитых простынях остался отпечаток ее предсмертной агонии. Ее не было. Что этот безжалостный мясник сделал с ней?
Я сгреб старика в охапку.
– Где она?
Его дряблые веки приоткрылись, но взор блуждал где-то далеко.
– Бедная Марина. Бедное дитя.
– Где?
Он, похоже, не слышал и не видел меня.
– Такая красивая. Такая добрая…
– Где?
Он вздрогнул и поглядел на меня.
– Туман унес ее, – прохныкал он. – Заполнил комнату и… унес ее. Туман.
Это были его последние слова. Он вздохнул и больше не шевелился.
Глава 9
Двенадцатое полнолуние, 720
Наступило время зимнего солнцестояния, время завершения старых дел и начала новых, время обновления и смерти.
Самая длинная ночь в году.
Без солнца, луны или звезд, не имея другой возможности отмерять часы, кроме как считать удары моего сердца, я все равно чувствовал приближение полуночи. Это важный, поворотный момент в году, когда тьма наиболее могущественна, а рассвет – очень далек. Власть мрака не уравновешена светом и не уступает ему по силе, как во время летнего солнцестояния; преимущество в их борьбе однозначно на стороне теней.
По отношению к магии эта ночь имеет огромное значение для всевозможных волшебных экспериментов, но вместо того, чтобы заняться совершенствованием своего мастерства, я сидел в библиотеке и глядел на портрет Татьяны.
С тех пор, как она позировала для него, прошло три с лишним столетия, но краски на полотне сохранили свою яркость. Лак слегка потемнел, но задумка художника по-прежнему была хорошо видна. В ее лице светилась невинность и живой ум, но сама она была на удивление далека. Где бы вы ни стояли, она всегда смотрела мимо вас на сто-то другое. Ее красота, видимо, очаровала и художника тоже, и он влюбился в нее, так как многие со временем пришли к выводу, что он создал настоящий шедевр. Конечно, что бы он ни рисовал потом, ничто не могло сравниться с этой его работой… хотя, по правде говоря, ему уже не суждено было превзойти самого себя, потому что вскоре он, как и другие, погиб от яда Лео в ту давнюю, летнюю ночь.
Многое случилось за это время, но мало что изменилось. Крестьяне все так же разводили птицу на фермах и пасли свои стада. Они боялись меня, но подчинялись моим приказам. Если кто и нарушал закон, второго шанса повторить преступление у него уже не было. Жизнь не баловала их, но они знали, что кое-где людям приходилось и похуже.