Страница 3 из 76
Когда же исполнилось Хоршид-шаху четырнадцать лет [3], красота его белый свет затмевала: идет он, бывало, на базар, а сто тысяч народу, кто с крыши, кто из окошек, им любуется да расхваливает, так что Марзбан-шах даже стал опасаться, как бы не сглазили его, велел ему под покрывалом ходить.
Когда царевич достиг мастерства во всех науках, ему пришла охота изучать музыкальные инструменты, такие, как чанг и ре-баб, бубен и свирель, аджабруд и все остальные. Он стал просить отца:
– Отец, я хочу музыкальное искусство постичь!
А Марзбан-шах его очень любил, других детей у него не было, кроме дочки по имени Камар-мольк от той же жены, и не хотел он, чтобы сынок огорчался, поэтому ответил:
– Душа моя, ты ведь знаешь – учись, чему пожелаешь.
Хоршид-шах созвал музыкантов-искусников и начал обучение, пока не превзошел всего. А голос его походил на голос царя Давуда [4]. И при всем том он беспрестанно рассуждал о влюбленных, читал об их чувствах и приключениях, подшучивал над ними. Он постоянно повторял: «И как это человек вообще влюбляется?!»
Из-за этого царевич по прошествии времени стал известен по всему миру, а сам больше всего полюбил охоту. Раз в десять дней – а то раз в семь или в три дня – просил он отца отпустить его на охоту, ездил погулять на воле, а потом возвращался в город.
И вот однажды по воле божьей царевич предстал пред очи отца, приветствовал его как положено, а после того поклонился до земли и сказал:
– О государь-отец, не разрешишь ли ты мне поехать на охоту – погулять недельку по горам и лугам?
Отец заключил его в объятия, благословил и сказал:
– Душа моя, ты ведь сам знаешь, что разрешу!
Когда отец дал ему согласие, Хоршид-шах пошел во дворец к матери и сестре, стал снаряжаться на охоту. А Марзбан-шах приставил двух богатырей-удальцов, чтобы служили его сыну, и те с пятью тысячами всадников уж стояли у дверей.
И было Хоршид-шаху в ту пору семнадцать лет. Для охоты держал он много соколов, кречетов и ястребов, гепардов и гончих собак и прочих. Тут как раз приказал он их всех вывести, потребовал из кречатни напалечник и рукавицу соколиную. А сокол, которого спросил царевич, был белый, как камфара [5] – такой сокол раз в сто лет родится. Царевич во время охоты с руки его не спускал, не расставался с ним прямо. Посадили царевичу на руку того сокола – а Фаррох-руз, брат его, тоже с ним собрался, – и отправились они на охоту, а за ними слуги и дружина. Всю дичь, что им в тот день повстречалась, настигли они и поразили, а когда наступил вечер, отослали добычу в город.
Этой ночью царевич с приближенными пил вино до восхода солнца. Потом велел сокольничему подавать сокола. Повернули они с братом войско к горам, чтобы охота вышла на луга. И поскакали всадники во все стороны. Приказал Хоршид-шах спустить гепардов и гончих, и охотники настреляли много дичи. Хоршид-шах распорядился всю добычу доставить ко двору шаха, а сами они той ночью опять бражничали, пока не настал белый день. А тогда вновь занялись охотой. И все, что добывали, что ловили, отсылали в город. Так и прошла целая неделя.
Однажды ехал царевич со своей дружиной, прогуливался, вдруг видит – чудный да благодатный лужок. Царевич сказал:
– Сегодня не будем охотиться. Остановимся здесь, выпьем вина – уж больно хорошее местечко!
Войско спешилось, разбили палатки, шатры большие, а для царевича полог растянули о четырех углах. Царевич говорит:
– Пока вы устраиваетесь, я, чтобы время убить, прогуляюсь часок тут по степи. Коли попадется какая дичь – подстрелю.
Богатыри сказали:
– Царевич что задумает, то и сделает.
Хоршид-шах и Фаррох-руз велели сокольничему подать соколов, посадили их на рукавицу. Потом царевич приказал всем разъехаться в разные стороны, и они отправились в степь. Шахзаде проехался немножко и очень возрадовался и развеселился. Какая дичь ему ни встретится, или гепард, или сокол ее настигнет, а он подстрелит. А когда время вышло, он повернул коня назад к стоянке, спешился, приказал стольникам скатерти расстилать. А как насытились, взялись за вино. Посмотрел царевич в степь, видит, прямо супротив их палатки пыль поднялась, а из-за пыли онагр показался. Хоршид-шах, как увидел того онагра, сказал Фаррох-рузу:
– Ты охраняй нашу стоянку, а я хочу изловить этого онагра!
Сказал он так, вскочил на ноги. Около шатра конь гнедой стоял, подошел царевич к коню, подпругу хорошенько затянул, вдел ногу в стремя и поскакал за онагром. Когда стал его настигать, видит, тот онагр весь белый, как серебро, а по хребту у него, промеж ушей и до самого хвоста, черная полоска проходит, а другая полоска по загривку идет. «Видно, живописцы всего мира собрались и разрисовали его», – подумал шахзаде и, залюбовавшись онагром, поотстал немного. Хотел он у реки подстеречь его, затаился в засаде, но онагр услышал звон царской уздечки, поднял голову и прянул прочь. Как царевич увидел, что зверь назад поворачивает, тронул он лошадь плетью, снял аркан с торок и приготовил петлю. Метнул аркан, а онагр подобрал все четыре ноги, подпрыгнул, будто ученая тварь, и выскочил из петли! Удивился царевич, потянулся за луком, вложил древко стрелы в желобок и выстрелил, а онагр скакнул влево, и стрела пролетела мимо. Царевич уж и коня погонял, и из лука стрелял – догнать не догнал и стрелой не достал. Так преследовал онагра до самого вечера, пока тот не скрылся из глаз. Спешился царевич, посетовал:
– Жаль, что такая добыча от меня ускользнула!
Хотел назад воротиться, а уж стемнело, дороги не видать. Он сказал себе: «Лучше побуду-ка здесь до утра, а назавтра вернусь к тому месту, где войско оставил».
Сошел он с коня, стреножил его, повод себе на руку намотал, улегся на землю, прямо на грубый степной песок, и уснул. А когда солнце встало, поднялся и Хоршид-шах, отыскал дорогу. Накормил он коня и только сел в седло, хотел к своей стоянке поворачивать, как увидел того онагра: пасется себе посередь степи! «Что же я, не взяв этой дичи, с пустыми руками к войску вернусь?» – подумал царевич и поскакал за онагром. Гонялся он за ним, пока солнце совсем высоко не поднялось. То аркан бросит, то стрелу пустит. Скачет царевич за онагром, вдруг перед ними горка появилась. Онагр на горку устремился, перевалил на ту сторону и скрылся из глаз. А шахзаде поднялся на вершину, осмотрелся – ни следа от онагра. Видит он пред собою пустыню, подобную адской пропасти: сверху солнце палит, снизу пыль да туман небо застилают. «Верно, никто из людей и не бывал здесь», – подумал царевич. И так страшна была эта пустыня, что царевич испугался. Огляделся он получше, видит – на расстоянии в полфарсанга шатер раскинут. Удивился царевич, говорит себе: «Посреди пустыни один-единственный шатер стоит… Что бы это могло быть? Поглядеть надо». Погнал он лошадь вниз, в пустыню, подъехал поближе. Смотрит, стоит шатер из красного атласа, две дюжины золотых шнуров на золоченые колышки натянуты, низ шелковой каймой с самоцветами оторочен, верх украшен золотым полумесяцем, усыпанным драгоценностями, а переднее полотнище шатра опущено, и людей не видать.
Царевич в замешательстве приблизился к шатру, сказал приветствие – нет ответа. Отцепил плеть с седла, поднял кнутовищем переднее полотнище. Видит, разостланы дорогие циновки, кожаные коврики, а на мягком ложе кто-то спит. Царевич спрыгнул с коня, зашел в шатер узнать, кто это. Входит внутрь, смотрит: кроме спящего, нет никого. Хотел он разбудить того человека, тут спящий сел, потом на ноги встал. Взглянул на него царевич, видит, это девушка, прекрасная, как сто тысяч кумиров. Голова у нее круглая, лоб гладкий, локоны арканами вьются, брови похожи на чачский лук 4, глаза – как два нарцисса, ресницы – словно стрелы Араша [6], нос подобен мечу, рот – половинке динара, лицо светлое, как серебро, а щеки – точно розы, подбородок похож на мячик с ямочкой, шея короткая, на нее ста складочками ложится двойной подбородок, грудь – будто серебряный щит, украшенный двумя гранатами, ручки короткие, а кисти маленькие и все в ямочках, пальцы на руках выкрашены в черный цвет [7], на каждом пальце – по два перстня. А живот у нее – будто самая лучшая мука, просеянная через кисею и замешенная на миндальном масле. И пупок ее подобен чаше для благовоний, а бедра – словно два одногорбых верблюда, ноги же – точно две колонны из слоновой кости. Одета она в белое-пребелое платье и гладкие синие шаровары, а на голове – тонкое льняное покрывало, а вокруг шеи – ожерелья и мониста, амулеты же все сделаны из серой амбры, так что благоухание ее наполняет весь мир. Вот такая пригожая и красивая предстала пред ним эта девица, томная от сна.
3
Четырнадцать лет – возраст, в котором, по иранским народным представлениям, достигает расцвета красота. Очевидно, это связано с традиционным сравнением красавца или красавицы с четырнадцатидневной, т. е. полной, луной.
4
Царь Давуд (библ. Давид) вошел в мусульманские предания как сладкоголосый певец (ср. псалмы Давида).
5
Имеется в виду кристаллическая камфара – белый порошок. Город Чач (совр. Ташкент) славился производством луков.
6
Араш – в иранском эпосе легендарный стрелок из лука, один из сыновей Кей-Кубада.
7
В средние века в разных частях Ирана существовали свои моды и эстетические нормы. Большей частью ладони, пальцы и ногти на руках и ногах женщины красили хной в красно-рыжий цвет. Но в некоторых районах зубы и ногти покрывали черной краской. Окрашенные в черное пальцы тоже, по-видимому, какой-то местный обычай.