Страница 86 из 106
Вечером помешал старый священник Василий Баранов, по прозвищу Баран. Его привел веселый Витяй Шатунов, сообщив, что этого хочет товарищеский суд над Адамом.
– В Хмелевке нет Адама, сын мой, – возразил священник.
– Есть, батюшка, ей-богу, есть! Идемте, сами увидите. – И вот привел, показал на боковую скамью, где дремал на коленях Титкова разомлевший кот. – Убедились теперь?
– Но это кот. Как можно?!
Сутулая фигура седобородого священника в черной рясе, с крестом на груди, произвела общее оживление, но Митя Соловей встал и поднял обе руки, требуя тишины. Затихли скоро, потому что отец Василий стал говорить.
– Напрасное дело вы затеяли, граждане, греховное. Нет у нас иного суда, кроме божьего, и вы берете на себя грех великий, неискупимый.
– Извините, но как председатель суда я должен заметить, что мы не намерены обсуждать вопрос о грехах. Мы не в церкви.
– Это так, не в церкви. – Отец Василий покивал длинноволосой белой головой. – В церковь вы ходите грехи замаливать, да и то немногие ходят, а грешите здесь, в миру, в суетной жизни.
– Кто грешит? – спросили из толпы.
– Да, да, кто? Нельзя всех сразу, надо по личностям.
– Можно и по личностям. Грех хозяину Титкову – не называй кота человеческим именем, памятным для всех людей. Адам – прародитель наш, от него пошел род человеческий, а вы взялись его судить. Значит, грех судьям, грех пославшим их, грех всем вам, здесь присутствующим. Ведь вы взялись судить не только Адама, а всех людей, поскольку мы есть побеги от корня Адамова.
– Мы кота судим, а не Адама.
– А как зовут кота?
– Дать ему другое имя, – предложила Анька Ветрова.
– Точно – Васькой, – поддержала Клавка подругу. – Назовем Васькой и засудим.
– Это уж прямая насмешка надо мной, а я в священном сане, служу честно и непорочно который год…
– Тогда Ванькой или Митькой, а?
– Судьи не согласятся. Кириллыч, дашь свое имя коту?
– Хватит, зубоскалы, уймитесь. Порядок соблюдайте.
– Он уже привык Адамом, на Ваську-Ваньку не откликнется.
– Подождем, когда станет откликаться.
– Ага, мы будем ждать, а он – цыплят лопать!
– Не только цыплят. Он у меня шестнадцать килограмм краковской колбасы сожрал.
– Сама, поди, миленку скормила.
– А ты видал?
– Товарищи! – Митя Соловей встал. – Нельзя же так, вы не на концерте в клубе. Продолжайте, гражданин Баранов. Вы считаете кота Адама виновным или не виновным?
– Нет, граждане судьи, не виновным я его не считаю. Если он не Адам, а просто кот, то он виноват в одном грехе перед богом: в своих кошачьих свадьбах, кои проводятся в неурочное время великого поста. Для всякой твари бог назначил время спаривания весной, а коты и кошки по своей нетерпеливости время это божеское нарушили самовольно.
– Их пожалеть надо – в самую непогодь любятся.
– Я не согласен. Разрешите? – С задней скамьи поднял руку Сеня Хромкин. – Этот вопрос надо разрешить с исторической точки зрения, а также с простой арифметической.
– Ты лучше с философской, Сеня.
– Не смейтесь, я вам все объясню в конкретной наглядности. В книге древнего историка Светония про двенадцать Цезарей упомянуто, что во времена правления Августа жил человек под названием Иисус Христос. Про него сказано, что шел он против властей и был, если сказать по-современному, оппозиционером. И были с ним примкнувшие люди, его ученики. Религия потом назвала их апостолами. И вот если Иисус Христос…
– Грешно так хулить сына божьего. – Отец Василий перекрестился. – Я той книжки не читал, но Священное писание…
– Ты не читал, а он читал, – выкрикнули с последней скамьи. – Давай, Сеня, просвети до конца. Надо же: оказывается, Христос-то в самом деле был!
– И вот если учесть, – продолжал Сеня, – что рождество Христово отмечается в январе, седьмого числа, а по старому стилю даже двадцать пятого декабря, то можно подсчитать, что зачали его в марте, во время великого поста.
– Вот к чему он подвел – к греху! Ну Сеня!…
– Товарищи! Граждане! Не превращайте суд в эстрадный концерт, иначе вынужден буду закрыть заседание. Вы что-то хотите добавить, гражданин Баранов?
– Хочу. – Отец Василий слегка поклонился. – Ржете, аки жеребцы стоялые, в бога не верите и грехов не признаете, гореть вам в геенне огненной. Но есть у кошек и другая вина. Свои свадьбы они проводят в ночное время, мяукают и визжат с греховным ликованием и этим подлым гомоном нарушают сон праведников, наводят на плохие мысли грешников.
– А люди? – закричал Титков сквозь смех окружающих. – Ржете вот, а сами… Вы только вспомните свои свадьбы! Ведь вся Хмелевка ходуном ходит! Не так?
– Воистину так. Вина пьют много и шум производят великий, непристойный.
– А я про что! Налакаются и уж себя не помнят, вывернутые мехом наружу тулупы надевают, рожи размалюют страшней войны, а какие частушки орут – уши вянут. Где у вас стыд?
– Стыд? Да ты сам чуть не каждый год запиваешь, в больнице отхаживают.
– Я запиваю от мыслей, я против мировой собственности иду, а вы чего?
Смех стал стихать, послышалось самокритичное:
– Вообще-то пьем многовато…
– И хоть бы польза была от тех свадеб: нынче сойдутся, а через месяц-два расходятся. И детей нет.
– А ведь правда, бабы.
– Не молиться же на свадьбах! Пра-авда…
– Если бы одни свадьбы, а то и поминки, и крестины, и гости, и с получки, и так, со скуки, от нечего делать.
– Насчет шуму тоже правильно. Молодежь от рук отбилась. На гитарах наяривают во всю мочь без понятия, песни кричат без ладу, магнитофоны опять же.
– А вот мне Камал Ибрагимович рассказывал, как у них на Кавказе двое мужиков одному трезвому голову отвернули.
– Как так?
– А так: ошиблись. Тот ехал, значит, на мотоцикле осенью, а ветер встречный, дожжик в лицо и в грудь, холодно. Он тогда остановился, переодел пиджак задом наперед, чтобы грудь закрыть до горла, поехал дальше. А тут навстречу двое мужиков в телеге. Он хотел их объехать, поскользнулся и кувыркнулся в кювет. Те к нему на помощь. Глядят – батюшки, голова-то у него за спину повернута. Сграбастали, посадили, один держит, а другой голову поворачивает лицом к пуговицам. Тот орет, не надо, мол, а они свое: молчи, говорят, терпи, ничего ты не понимаешь от сотрясения мозгов. Мы твою голову' живо на место поставим. Так и отвернули.