Хакер

— Пива.

— От пива самое тяжёлое похмелье. — Мать поднялась из-за стола. — Я тебе постелю в кабинете. Полотенце твоё на вешалке с краю. Голубое с корабликами.

— Мам, почему у тебя нет фотографий отца?

— Опять? Ну сколько можно, Олег?

— Я давно тебя ни о чём не спрашивал! Мать подошла к нему, обняла сзади, нежно провела рукой по волосам.

— Сынок, давай сходим к психотерапевту. Он с тобой побеседует. У меня очень хороший знакомый работает. Пора избавляться от детских комплексов.

Лобстер упрямо мотнул головой:

— Это не комплексы, мама. Я просто хочу знать!

— Ну что, что тебе ещё хочется знать? — Мать отстранилась от него, повысила голос. — Когда он ушёл, я выкинула все его вещи, порвала фотографии. Мне было тяжело. Я не хотела, чтобы хоть что-то напоминало о нём. А потом он умер.

— Но вы так и не развелись?

— А зачем? — Мать пожала плечами. — Мне было всё равно — замужем или нет. Он не появлялся. Ты вырос.

— А фамилию почему не поменяла, когда за отца выходила?

— Да ну — Швецов! — Мать махнула рукой. — Когда он ушёл, я тебе свою дала. Наша лучше звучит, правда?

Лобстер пожал плечами.

На кухне появился Андрей. Теперь на нём был спортивный костюм. Он полез в холодильник, достал пакет кефира.

— Что вы тут разорались? Только, понимаешь ли, заснул.

— Андрюша, иди, я сейчас.

— Секретничаете? — Шофёр взял с мойки кружку и вышел из кухни. — Завтра подпишешь не ту бумажку и влетишь кусков на двести! — раздался из коридора его голос. — Голова свежая должна быть!

— Я смотрю, он здесь распоряжается, — недобро заметил Лобстер.

— Завтра у нас большой контракт. Если получится, я тебе квартиру куплю.

— Не надо. Я сам куплю, — помотал головой Лобстер. — А свидетельство о смерти у тебя есть?

— Отца? Было где-то. Хотя… нет. Его брат взял. Олег, выбрось ты это из головы. Лучше б в институте восстановился. Сейчас, наверное, ещё не поздно.

Она ушла. Лобстер посидел ещё немного и направился в кабинет.

Он улёгся на приятно пахнущую свежую простыню, натянул одеяло до подбородка. В детстве на его вопросы об отце мать отвечала, как все одиночки: был лётчиком-испытателем, героически погиб. Лобстер чувствовал неправду и снова возвращался к этой теме. Потом выяснилось, что вовсе не лётчиком и не погиб… Отец умер, когда ему было уже шестнадцать. Летом Лобстера отправили в молодёжный лагерь в Венгрию, а когда вернулся, мать сказала правду — похоронили две недели назад. Отец пил, курил, играл на бегах, бросал своих женщин и детей, вёл беспутную жизнь. Допился до чёртиков, попал в психушку, из неё уже не вышел. «У тебя плохая наследственность, сынок!» — сказала тогда мать. К тому времени Лобстер с головой погрузился в компьютерный мир и не видел для себя другой жизни. Он пообещал, что с ним ничего подобного не случится — он не такой… А теперь вот история с Белкой. Неужели Никотиныч прав, это был глюк, вызванный наркотиком и пивом? Но он своими глазами видел её голое тело, рубец на шее, прикасался к прохладной коже на её плече. Слишком уж реальный глюк! В пальцах появилось неприятное жжение. Лобстер подумал, что оно вызвано воспоминаниями о мёртвой девушке. Ведь он прикасался к Белке, когда она уже была мертва, когда невидимые бактерии уже начали разлагать её тело изнутри, съедать клетки. Примерно так же вирус разлагает компьютерную программу на сегменты, уничтожая её. Что будет с телом Белки через два дня? И где она сейчас? А может, наболтавшись по телефону со своей подругой, спит в своей кроватке и посмеивается над ним, лохастым Лобстером, во сне? Заглючила парнишку капельками! Или сказывается дурная отцовская наследственность и он потихоньку начал сходить с ума? Как он мечтал иногда хоть одним глазком взглянуть на своего беспутного папашу!

Лобстер соскочил с кровати, побежал в ванную. Мыл руки с бактерицидным мылом, скоблил, драил мягкой щёткой. Вытер полотенцем. Посмотрел на себя в зеркало, высунул язык. На языке был желтоватый налёт. Наверное, от пива. Прав был Никотиныч — завтра он не сможет работать… К чёрту всё, забыть!

Вернулся в постель. Постарался больше не думать ни о чём и скоро заснул.

Лобстер открыл глаза и посмотрел на напольные часы в углу кабинета. Тяжёлый маятник за стеклом медленно покачивался взад-вперёд. Было двадцать семь двенадцатого.

— Блин! — Он скинул с себя одеяло, побежал в туалет.

На кухонном столе лежала записка: «Олежек, на плите шницели и овощи. Обязательно позавтракай! На улице холодно — одевайся потеплей. Свитер на кресле в гостиной. Лучше всего, если ты останешься. Вечером сходим куда-нибудь. Мама».

Да, как же, останется он! Ему ещё не было семнадцати, когда он ушёл из этого дома. Объявил матери, что хочет жить своим умом и на свои деньги. Деньги к тому времени у него были. Не очень большие, конечно, но на съёмную квартиру и маленькие радости хватало. Радости у него какие? Сидюк купить да «железо» обновить.

Лобстер снял телефонную трубку, набрал номер.

— Ну что, проспался? — насмешливо просил Никотиныч.

— Ты извини, старичок. — Лобстер взял из вазы кисть винограда, стал её ощипывать ртом. — Сможешь сегодня без меня обойтись? А завтра — как штык!

— Ладно, обойдусь, — согласился Никотиныч.

— Ты пока криптографические ключи закачай. У тебя там на столике сидюшка с «кирпичом».

— С каким ещё кирпичом? — не понял Никотиныч.

— Знак такой дорожный на обложке — «Въезд запрещён». На диске — 56-разрядные ключи.

— Лобстер, ты можешь хоть что-нибудь по-русски объяснить? — рассердился Никотиныч.

— Я и так по-русски, — вздохнул Лобстер. Дал же Бог напарничка! — 56-разрядный стандарт используется в банках… с вареньем. Варенье будем кушать, понял?

— Теперь понял. Да, «чайник» я, Лобстер, извини, — сказал Никотиныч.

Лобстер положил трубку, подошёл к плите, поднял крышку со сковороды. Шницелей не хотелось. Он вспомнил про конверт в кармане куртки, про вчерашний разговор с матерью… Вернулся с кистью винограда в кабинет.

Лобстер сел на пол перед секретером, где мать хранила документы, выдвинул ящик, стал перебирать бумаги. Ага, вот оно! Свидетельство о смерти Ипатьевой Анны Григорьевны такого-то года рождения. Бабушка умерла двенадцать лет назад. Он ещё помнил тепло её морщинистых рук, шёлковый абажур с кистями в комнате, оладьи со сметаной, катанье с ледяной горки на портфелях во дворе. Он обморозил пальцы, потому что потерял варежки в школе, и бабушка ласково дула на них, приговаривая: «У кошки боли, у собаки боли, а у Олежки заживи!» Сами собой пальцы не зажили, и бабушка повела его к хирургу, который срезал омертвевшую кожу.

Он жил тогда у неё — матери было некогда заниматься сыном, после ухода отца она пыталась наладить личную жизнь. Напольные часы, которые стоят сейчас в кабинете, били пять раз, и они садились обедать за большой кухонный стол с массивными резными ножками — так было заведено в доме со старых времён — ровно в пять. А после обеда он за пятнадцать минут делал домашние задания и высыпал на пол детали конструкторов. Конструкторов у него было много, разных. Он смешивал детали от разных наборов в кучу и всегда собирал то, что не было изображено на картинках в инструкции. Сам придумывал монстров и космические корабли. Злился, что детали не подходят друг к другу. В десять лет бабушка купила ему первую игровую приставку…

Потом мать вдруг опомнилась, забрала его к себе. К тому времени она отказалась от идеи создать новую семью, найти ему достойного «папашу». Она серьёзно занялась бизнесом. Он уже был достаточно взрослым и дичился её. Мать пыталась дать ему то, что он недополучил в раннем детстве, хотела привязать к себе сына. В конце концов, он убежал из-под её чрезмерной опеки. Рано почувствовал самостоятельность, сконструировал своё будущее сам, без чужих инструкций… Кроме напольных часов в наследство от бабушки им досталось столовое серебро. Он помнил: две большие, обитые чёрным бархатом коробки с серебром стояли в буфете, бабушка доставала их, перебирала вилки, ложки и ножи, приговаривая: «Женишься на девице без приданого, будет чем пустую кашу есть». А квартиру бабушкину после смерти разменяли…