Страница 2 из 5
– Клево… Джин! Ты Джин, – объявила она, глаза ее вспыхнули, она снова включила стробоскоп и завертелась в танце.
Какой на фиг Джин! Я разозлился, но Си более не обращала на меня внимания.
Однако через несколько дней явился ее друг Костик, молодой человек в очках, типичный школьный отличник. Я его пару раз видел до того, он приходил к Сигме, и она играла для него на тубе, а в другой раз на электрогитаре с двумя грифами. При этом они очень смеялись. Дело было перед самым закрытием магазина, никого из покупателей не было, правда, причину столь бурного веселья я не понял.
На этот раз Костик подсел ко мне, подтащив вращающуюся табуретку от рояля к моему стулу и, не переставая крутиться туда-сюда, повел со мною разговор. Этим вращением он меня раздражал.
– Евгений, вы ведь в Америке родились? – спросил он.
– Откуда вы знаете?
– Я справлялся у Шнеерзона.
– Зачем тогда спрашивать? – пожал я плечами. – Это имеет какое-то значение?
– Все имеет значение. И место, и время… – он оттолкнулся ногой от пола и сделал полный оборот на своей табуретке.
– Да перестаньте маячить! – не выдержал я.
Он резко остановил вращение.
Сигма в это время за прилавком как ни в чем не бывало наигрывала на блок-флейте «Ах, мой милый Августин».
– Я хочу предложить вам испытание, – сказал Константин.
– Какое еще испытание? – Мне это начинало уже не нравиться.
– К сожалению, я не могу пока сказать. Потом вам будет разъяснено. Вы должны быть спокойны, ничего страшного или опасного для вас не произойдет. Нечто вроде сеанса гипноза. Но это не гипноз. Исключительно в интересах науки.
– Где и когда? – спросил я.
– Здесь, после закрытия магазина, – он указал на помещение со светомузыкой.
– О’кей, – пожал я плечами.
К закрытию магазина неожиданно подошел директор соседнего с нами издательства Станислав Сергеевич. Издательство у него небольшое, типография еще меньше. Но все же работают человек пятнадцать: редакторы, печатницы, переплетчицы – в основном женщины среднего возраста. Мы довольно часто слышим из их окон хоровое пение, когда они празднуют дни рождения, государственные или престольные праздники, а также получку. Практически недели не обходится без пения русских романсов и блатных песен.
Издательство, кстати, издает эзотерическую литературу. Директору, как я понял, по фигу, что издавать, но его жена тяготеет к йоге, нейролингвистическому программированию, читает Шри Ауэробиндо и тому подобную чушь.
Но дело не в этом.
Однажды под Новый год, когда пение эзотериков достигло особой силы одушевления, Сигма посоветовала Шнеерзону:
– Вы бы, Моисей Львович, подарили им караоке, что ли? Слушать же абсолютно в лом.
– Ага, как же. Подарили… – пробормотал Шнеерзон.
Не знаю, как там дальше развивались события, но директор издательства именно тем вечером, когда меня готовили к испытанию, пришел покупать караоке своим сотрудницам к Женскому дню, который уже близился. Значит, Шнеерзон сумел-таки ему втюхать эту прекрасную машину с двумя тысячами русских песен.
Шнеерзон закрыл магазин, и два директора прошли в зал светомузыки, где стояло это чудо. Мы потянулись туда же, предвкушая зрелище небывалого масштаба.
– Ну-с, с чего начнем? – спросил Шнеерзон, включая аппарат.
– Давайте с нашего, русского, Моисей Львович, – проникновенно произнес эзотерик.
– Как скажете! – Шнеерзон что-то покрутил, полилась музыка, на экране возникли слова:
– Да вы пойте, пойте! – подбодрил Шнеерзон и сделал нам знак рукой, чтобы мы тоже включались в маркетинг.
И мы дружно грянули вместе с директорами:
Эзотерику понравилось.
– А похулиганистей чего-нибудь? У меня тетки боевые. С матерком можно…
– Есть такая музыка! – молодецки воскликнул Шнеерзон, как Ленин, когда кричал, что есть у него такая партия.
С визгом, балалайками и гармошками полилось что-то неизвестное мне, пересыпаемое матом, – частушки какие-то, которые, к моему удивлению, Сигма и Шнеерзон охотно подхватили.
Ну и так далее, не буду повторять, что у нее там широкое, а что наоборот.
Короче, Станислав Сергеевич караоке купил и потащил к себе в издательство. Точнее, мы с Костиком и потащили, а там спрятали до праздника в книжных пачках.
Мы вернулись в магазин и приступили к испытанию, как назвал это Костик. Шнеерзон не ушел. Как оказалось, он был полностью в курсе дела. Но вдруг снова явился директор издательства с бутылкой коньяка.
– Это дело надо обмыть! – сказал он.
Шнеерзон тут же организовал столик в зале светомузыки. Столик он соорудил из электрического пианино стоимостью две тысячи баксов, правда, накрыл его газетой. И директора уселись в сторонке, потягивая коньяк и наблюдая за испытанием.
Костик расположил меня в центре зала лицом ко входу. Свет погасил. Сигмы пока не было. Мерцал пульт светомузыки. В руках у Костика оказалась тонкая указка длиною в полметра. На самом кончике указки светилось красное пятнышко.
Заиграла музыка непонятного происхождения. Типа той, что заунывно играет перед концертами «Аквариума» под аккомпанемент переливающихся друг в друга красок.
– Расслабься… – шепнул Костик.
Вдруг в зал вошла Си, сделала два шага ко мне и остановилась в метре. Она смотрела мне прямо в глаза. Я почувствовал какой-то странный восторг, смешанный с почти мистическим ужасом, – настолько страшными и неземными были ее глаза. Черные расширенные значки и радужная переливающаяся оболочка вокруг них – тонкий кружок, как протуберанцы на Солнце во время затмения.
Да, забыл сказать: Си была абсолютно голая, не считая черного треугольничка, прикрывавшего лобок.
Я успел заметить, как у директора Станислава Сергеевича медленно отвисает нижняя челюсть и коньяк тонкой струйкой выливается из наклоненной рюмки. А дальше я уже себе не принадлежал, хотя был в полном сознании и памяти.
Костик, стоявший чуть сбоку и позади Сигмы, направил на меня указку. Из ее конца мне в грудь уперся тончайший красный лучик и принялся медленно сканировать вправо-влево, как бы ища нужную точку.
– Правее, – шепнула Сигма, не отрывая глаз от меня. – Стоп!
Лучик остановился, и в то же мгновенье я испытал… Но что же я испытал? Одним словом не скажешь. Счастье? Одухотворение? Любовь?
Все не то.
Благодарность!
Вот это ближе всего. Благодарность непонятно к кому и непонятно за что.
– Кто ты? – спросила Си. – Расскажи о себе.
Я послушно открыл рот и, ни чуточки не удивляясь происходящему, стал говорить следующий текст на английском языке:
– My name’s Gene Vincente. Well, actually really my name was Vincente Eugene Craddock, but when I started playing music I chose another name for myself. Right now, yeah, I’m as good as I used to be a couple of years ago, but still some guys come to listen to me. Well I’m not so hot as Elvis, you know… But anyway, everybody is nothing more than just himself, isn’t it?[1]
Ну, в школе я английский учил, как и все. Но не настолько знал его, чтобы с ходу выдать такой монолог. Да и не в английском дело, а в той странной, мягко говоря, информации, которую я тут озвучивал.
– Ты можешь спеть что-нибудь? – вкрадчиво проговорила Сигма, блеснув глазами.
1
– Меня зовут Джин Винсент. Вообще поначалу меня звали Vincente Eugene Craddock, но когда я стал музыкантом, я выбрал себе новое имя. Сейчас мои дела не так хороши, как несколько лет назад, но я еще собираю публику. Потягаться с Элвисом мне оказалось не по силам, ну что ж… Каждому свое, не правда ли? (англ.).