Страница 44 из 48
— Ладно, — ответил Коля.
Солдат, наблюдавший за этой сценой, рванул мальчика за рукав:
— Их благородия требуют! Живо!
У Коли оборвалось что-то внутри: «Как? Идти одному, без дедушки?» Если бы Коля пошел с дедом, он не почувствовал бы страха, как теперь.
Солдат толкнул Колю к выходу:
— Пошли, пошли, Аника-воин!
Насмешка солдата вернула Коле присутствие духа.
— Сам ты Аника. Пусти! Пойду и не испугаюсь!
Озадаченный солдат выпустил из рук Колин рукав.
Ординарец Жирбеша привел Колю в столовую учительского дома. За большим обеденным столом сидело около двадцати белогвардейских и американских офицеров. Во главе стола рядом с маленьким учителем в пенсне сидели Поддер и Жирбеш. Жена учителя, та самая женщина, что принесла в сарай хлеб и сало, убирала со стола посуду. Обед подходил к концу. Хозяйка вышла из комнаты с грудой тарелок и скоро вернулась с большим блюдом, на котором горой лежали арбузные ломти.
Коля стоял у стены, под портретом Дарвина в застекленной раме. Почувствовав на себе десятки любопытно-враждебных взглядов, он смутился. Только учитель и его жена смотрели на мальчика с жалостью.
Коля заложил руки за спину и стал смотреть в раскрытое окно. Там сквозь ажурную листву черемухи виднелось заходящее вечернее солнце. Мимо окна с писком проносились стрижи…
Офицеры с аппетитом ели арбузные ломти, не обращая на Колю ни малейшего внимания. Розовощекий американский офицер ловко выплюнул семечко, и оно, мелькнув, улетело за окно. Другой, русский, офицер с необыкновенно бледным лицом и черными как смоль усиками подвинул к себе вазу с малиновым вареньем. На липкой кромке вазы тонко жужжала оса. Она несколько раз почти вырывалась из плена, но длинный палец офицера снова прижимал ее к вазе.
Только Жирбеш да Поддер, уничтожая арбузные ломти, поглядывали на Колю.
Наконец Поддер сделал Жирбешу знак глазами: «Начинайте».
Жирбеш поспешно отложил арбуз и обтер платком рот и руки.
— Ну, как дела? — спросил он Колю, стараясь придать своему жесткому голосу как можно больше мягкости. — Рассказывай, как живется тебе у партизан. Говори, не бойся…
Коля переступил с ноги на ногу:
— Никаких я партизан не знаю, живу с дедом Коптяем…
— Партизан не знаешь? Хорошо! Теперь скажи, зачем вез в тайгу банки. Говори скорей!
— Известно зачем, на грузила… рыбачить задумали, — нашелся Коля. — Песком или камнями насыпаем.
— А чугун тоже для грузил?
— Чугун еще лучше…
Жирбеш побагровел. Схватив чашку, он так хватил ею о стол, что во все стороны брызнули осколки. Кто-то из офицеров поперхнулся арбузом… Поддер вздрогнул, но, оценив, видно, этот прием, милостиво кивнул своему помощнику и сказал:
— Оригинально, продолжайте!
— Врать мне?! — гремел Жирбеш. — Я тебя насквозь вижу! Бомбы делать помогаешь, подлец! Расстреляю на месте, если не признаешься! Ну?! — Жирбеш выхватил револьвер.
Из-за стола поднялся учитель. Схватив Жирбеша за руку, он пригнул ее к столу и сказал дрожащим от гнева голосом:
— Как вы смеете поднимать оружие на ребенка?
У стола застыла с подносом посуды жена учителя.
— Федя, не надо… ради бога… — проговорила она, задыхаясь.
Поддер откинулся на спинку стула, с любопытством глядя на неожиданную сцену.
— Па-а-звольте, вы забываетесь! — произнес в замешательстве Жирбеш, силясь вырвать руку с револьвером.
— Не я, вы забываетесь! Как вы смеете в школе, в доме учителя, мучить ребенка?
— Во-первых, я повторяю, вы забываетесь! А во-вторых, я тоже педагог! Но у меня не дрогнет рука вырвать и растоптать сорную траву. Отпустите мою руку!
— Подлец!
В наступившей тишине, как револьверный выстрел, прозвучала пощечина. Жена учителя, вскрикнув, выронила из рук поднос с посудой. Офицеры вскочили, роняя стулья. Жирбеш, держась одной рукой за щеку, шарил другой в пустой кобуре, забыв в припадке ярости, что его револьвер лежит на столе среди арбузных корок.
Наконец, увидев на столе оружие, Жирбеш схватил револьвер, но тут вмешался Поддер. Он спокойно сказал:
— Не делайте этого здесь… Лучше там, — Поддер показал глазами на раскрытое окно.
На шум вбежала охрана.
Жирбеш, скрипнув зубами, ударил учителя по голове рукояткой револьвера. Учитель оперся на стол и тихо проговорил:
— Какой подлец!
Поддер взял Жирбеша за руку:
— Майор!
— О, не беспокойтесь, — сказал Жирбеш, — смерть от пули будет слишком легка для него, — и крикнул солдатам: — Увести! Посадить и ее также, — и Жирбеш показал револьвером на бледную, дрожащую жену учителя. А когда их повели, крикнул вслед: — Усилить охрану! Вы мне головой за них отвечаете!
— Затем Жирбеш, наклонившись к Поддеру, что-то сказал ему. Тот кивнул головой. Жирбеш встал и крикнул:
— Трутняк!
В дверях появился веснушчатый ординарец:
— Слушаю, вашескородие!
— Где Брынза?
— Так что позвольте доложить, он шпиена поймал!
— Шпиона?
— Так точно, шпиена, китайского вероисповедания!
— Китайского? Прекрасно, пусть тащит его сюда. А ты приведи нам старика!
— Слушаю, вашескородие! — И ординарец, гремя подкованными сапогами, побежал выполнять приказание.
Жирбеш, потирая руки, обратился к бледнолицему офицеру:
— Не так плохо для первого дня! Как вы думаете, Иван Павлович?
— Лучшего невозможно ожидать!
Брынза и Трутняк ввели деда Коптяя, который нес на руках Суна. Дед осторожно поставил Суна на пол возле пораженного Коли. Сун слабо улыбнулся разбитыми в кровь губами. Коля взял друга за руку. Сун пожал руку и оперся на нее, держась другой рукой за деда Коптяя.
Брынза, захлебываясь, доложил о поимке партизанского разведчика.
— Говоришь, Остряков убежал? Жаль! Погоня послана?
— Так точно!
— Тогда он далеко не уйдет. — Жирбеш подошел к пленникам.
— Ну, старик, теперь и твоя жизнь и жизнь этих детей зависит от тебя. Расскажешь, где фабрика бомб, где сейчас Остряков, — наградим и отпустим. А не то… Брынза!
— Есть Брынза!
— Завтра к утру чтобы на площади стояла виселица.
— Качели, стало быть! Ха-ха-ха!
— Молчи, скотина! Вон!
Бледнолицый офицер не спускал глаз с деда Коптяя, как только тот вошел. Дед Коптяй спокойно выдерживал этот пристальный взгляд. Тогда бледнолицый офицер обратился к Жирбешу:
— Я прошу разрешения задать этому старику несколько вопросов. По всей видимости, это мой старый знакомый.
— Да? Сделайте одолжение!
— Фамилия? — спросил бледнолицый офицер.
— Коптяем кличут.
— А подлинная, настоящая?
— Запамятовал.
— Запамятовал? Так я тебе напомню. Семен Косцов тебя кличут. Так, кажется?
Коптяй усмехнулся:
— И так когда-то звали.
— Молодец, что не запираешься! — офицер победоносно посмотрел вокруг и, встретив одобрительный кивок Поддера, продолжал: — Теперь скажи, давно ли вернулся с каторги?
— Давненько.
— Отсидел срок?
— Нет, бежал.
Поддер, которому Жирбеш переводил допрос, в волнении поднялся:
— О! Большевики вовлекают в свои ряды каторжников? Это сообщение будет передано во все цивилизованные страны. Продолжайте, прошу вас!
— За что был сослан на каторгу?
— За мягкое сердце, ваше благородие. Ну, что говорить, вы ведь и так знаете. Я вас тоже сразу признал. Уж больно вы на своего папашу покойного похожи.
— Брось! Не разжалобишь! Говори все как было!
— Да разве вашу породу разжалобишь? Эх!.. Что ж, извольте, скажу все. Сослали меня за то, что сжег усадьбу вашего папаши. Тогда вы вот такой еще были, как эти мальчонки. Ну, я и пожалел вас с матерью. Ну, а на суде вы меня признали…
Жирбеш переводил американцам слова деда Коптяя. Поддер торопливо записывал в блокнот.
— Спросите, — обратился он к Жирбешу, — что заставило его совершить это преступление?
Жирбеш перевел старику вопрос.
— И это скажу, если желаете. Случилось это вот так же, как сейчас. Наехали каратели с ихним папашей во главе и стали стрелять в народ. Что народу положили в нашем селе! Ну вот я и хотел хоть немного отквитать…