В сетях интриги

– Ваше высочество… дорогая принцесса! Верьте моим словам, – нежно поддерживая девушку, заговорила Голицына. – Я глубоко предана вам… Люблю вас, как только может один человек любить другого. Вы стоите любви. И я докажу вам свою преданность. Верьте мне… вам будет легче… Плачьте. Грудь облегчится от слез!

– Да, да… я верю! Я потому и позвала вас… Тебя!.. Будем друзьями. Я тоже люблю тебя. Мне так нужно иметь близкую душу… Говори мне «ты»… когда мы одни… Утешь меня. Пожалей. Ты же видишь, как я одинока, хотя и… хотя я счастлива, как все говорят… И уехала моя Фрикхен… совсем…

Снова рыдания прорвались у девушки. Но вот вдали послышались неясные голоса.

Приближались фрейлины и дамы, бывшие там, у кареты. Сразу смолкла княжна, сдержала рыдания, отерла слезы, выпрямилась и спокойная, ясная на вид, медленно пошла навстречу свите, которая, с Протасовой во главе, показалась на повороте аллеи. Так же спокойно двинулась она со всеми ко дворцу, вызвав невольное переглядывание и пожимание плеч у всех окружающих.

– Чудеса, и только! – не выдержала, тихо шепнула злючка Протасова своей племяннице, красивой графине Анне Толстой, прозванной за свой рост Длинной Анной. – То как река разливалась. Как шальная, в конец сада кинулась, печаль укрыть, слезы повыплакать. А тут – и ни слезиночки… Ровно каменная идет. Все немецкие фигли-мигли, сантименты да комедии, больше ничего!

Презрительно сжала губы Варвара Голицына, чуткий слух которой уловил ядовитый шепот, и подумала:

«Ну, где уж черной гадюке или толстой жабе судить о том, как живет и тоскует чудная роза в богатом саду? Не понять вам моей принцессы!.. Никогда!»

Подумала и тут же снова в душе поклялась посвятить всю жизнь и преданность этой прелестной принцессе, такой гордой духом и нежной сердцем в одно и то же время; так непохожей на окружающий мир.

Кроме великих князей, двух дам не хватало в свите, которая провожала теперь Елизавету-Луизу ко дворцу.

Графиня Шувалова и ее старшая дочь, Прасковья Андреевна Голицына, остались на месте, как бы выжидая, что станут делать великие князья.

Константин, по свойственной ему стремительности, круто отвернулся от решетки, за которой уже громыхали колеса тяжелой кареты, и быстро двинулся к той части дворца, где он помещался, сопровождаемый Сакеном и Протасовым, который о чем-то теперь горячо толковал со сослуживцем и сотоварищем.

Александр еще несколько раз махнул платком вслед отъезжающим, поглядел с печальным видом вдаль, по дороге, отер глаза и тоже хотел пойти ко дворцу. Но тут его переняла Шувалова, подымаясь со скамьи, на которой сидела с томным видом и с платком у сухих глаз.

– Ах, ваше высочество, сколь драматический, тяжелый момент! – заныла она. – Я совсем расстроена… и моя Пашет еще больше того. Мы обе так любим принцессу… то есть ее высочество… И видеть такое отчаяние. Конечно, утешение придет быстро. Но все же тяжело. Вот вы мужчина… Такой большой и сильный… и плакали как дитя… Что же нам остается, бедным женщинам? Не правда ли, Пашет? Смотрите, она едва идет… она так впечатлительна у меня… И потом, видеть ваши слезы… Не красней, мой друг. Все знают, какое глубокое, чистое чувство питаешь ты к нашему ангелу, к его высочеству… Как и все другие девицы и дамы наши… И вдруг ваши слезы… Она совсем потрясена…

После таких слов Александру только осталось предложить свою руку даме, что он и сделал даже довольно охотно, хотя подчеркнутые напоминания о слезах, только что пролитых им, не понравились самолюбивому юноше.

Но Голицына молчала, и это мирило его с нею.

Стройная, пышная, с правильным, красивым лицом, хотя и маловыразительным, Прасковья Андреевна нравилась очень многим. Пунцовые, полные даже немножко чересчур губы, живые, сверкающие жадным блеском глаза и всегда вздрагивающие ноздри говорили о сильном, страстном темпераменте этой женщины, и немало пикантных рассказов ходило при дворе о многочисленных приключениях любовных, в которых героиней являлась Пашет Голицына.

Особенно любила она совсем юных, еще неопытных в деле любви новичков, так что даже заслужила прозвище «гувернантки обоих высочайших дворов»…

Кроме чувственного темперамента, было еще что-то в этой женщине, что помогало ей подолгу держать в своей власти красивых юношей, пока сама она не находила, что пора этого отпустить и приняться за другого.

Теперь, около года, дочь, при деятельном участии матери, почти открыто стала охотиться за Александром, очевидно считая его, наравне с бабушкой и многими другими, совсем еще неопытным в данном отношении юношей. Очень немногие, как генерал Протасов или парикмахер Роман, камердинер князя, да еще два-три человека знали некоторые приключения довольно рискованного характера, которые довольно часто любил переживать Александр, сильный и здоровый по натуре, зрелый не по годам.

Но как бы там ни было, Пашет и мать ее ловили каждый удобный случай, чтобы и этого красавца-юношу, если возможно, опутать сетью ласк, какими Пашет успела одурманить немало юных голов.

Сейчас случай был удобный. Обе дамы знали мужскую психологию. После сильных волнений радости, грусти ли – все равно – страсть неизбежно начинает сильнее говорить в мужчине…

Нежно опираясь на руку кавалера, все замедляя шаги, направляя их совсем не в сторону дворца, Пашет устроила так, что скоро все трое они очутились в закрытой тенистой аллее, в конце которой даже темнела небольшая, увитая зеленью беседка.

– Ваше высочество… maman, не отдохнем ли здесь минутку? – впервые подала голос Пашет. – Я так устала от волнений. У меня даже кружится голова. От жары, должно быть, и от слез!.. Вот здесь, в боскете, передохнем… конечно, если вы не спешите, ваше высочество, утешить вашу очаровательную невесту.

– О, нет… немного можем посидеть. Я с удовольствием, – согласился Александр.

– Да к ее высочеству, думаю, теперь и неловко идти мужчине… хотя бы и жениху… Слезы редко красят женщин. Надо пойти привести в порядок лицо, прическу… то да се. Так уж лучше тут и жениху не мешать… Вот, ступайте, сидите… Только недолго все-таки, – подводя парочку к самому порогу беседки, заявила мамаша. – Ты, я знаю, готова все на свете забыть в присутствии его высочества… Но не теряй только головы. Его высочество… ты не знаешь, это такой опасный кавалер… хоть и кажется невинным херувимом… Мы тоже знаем кое-что! – грозя своим пухлым, белым пальцем, слащаво, игриво не по годам, заметила графиня.

Затем добродушный смешок, поклон, быстрый выразительный взгляд на дочь – и старухи не стало видно в аллее с быстротой, какой нельзя было ожидать от старых ног, обремененных тучным, тяжелым телом…

Наступило небольшое молчание.

Пашет пожирала откровенно жадными взорами юношу. Тот сидел слегка смущенный, не зная, что начать.

Женщина ему нравилась, хотя и была немного полнее того, что он любил и считал образцом женской красивой фигуры. В данную минуту, как и угадали обе заговорщицы, он вообще был склонен к ласкам, самым пылким и сильным.

Но двойственность и тут проявилась в этой загадочной душе.

Он ясно представлял себе плачущую невесту… ее горе… А он тут?..

Конечно, умей Пашет повести дело, колебания могли скоро исчезнуть. Но та сперва молчала, а потом вдруг негромко заговорила, ближе подвигаясь к юноше на садовом диване, где сидели они теперь:

– Как вы холодны, ваше высочество… Или правду говорят злые языки, что для вас не существует нежных чувств… что даже близкий брак будет лишь такой… платонический… Вот как был у Великого Фридриха с его супругой?

– Что за глупость? – сразу хмуря брови, быстро спросил Александр. Он очень был недоволен, что его задушевные толки с двумя-тремя друзьями уже проникли и в более широкие круги. Особенно сюда, в кружок Шуваловой. Значит, и бабушка?..

– Кто вам сказал? Хотел бы знать, княгиня… Я вас не выдам.

– Клянусь, никто! Просто так, судя по вашей холодности к многим влюбленным в ваше высочество особам… И теперь, накануне брака, когда одна вас похитит, может быть, даже без пользы для себя… Мы все… другие, страждем особливо!.. И я больше всех… Вы и не знаете, ваше высочество, как долго и сильно я вас… обожаю!..