Страница 44 из 55
– Как страшно… как хорошо!..
– Тебе ли не хорошо, красавушка, Биронушка уроженная! Пожди, еще лучше буде. Да тем-то, ково хряпало чудище, не больно забава показалася. Задумали они иного царя себе выбрать. Пусть ест, да хошь на воле держит, не на привязи, ровно псов. Хоть пример бы малый дал, што убежать можно. И стали судить-рядить: хто бы их от страшилища поизбавить мог? Нихто не беретца. Люди сказывают: «Стрелы, топоры да ножи наши о шкуру ево тупятся, как от стены горох, отскакивают. Толста шкура больно!» Медведь ворчит: «Мне ли с идолом справиться!» Лев сердито рычит: «Покуль я ему еще загривок проножу алибо прогрызу, он мне рогом из брюха кишки все повыпустит!..» Нихто и не идет. И поднялася из травы пожелтелой змейка м-махонькая, то-оненька така, ровно тебе изогнутая былиночка. И зашипела она с присвистом! – мастерски подражая движениям и шипению змеи, живее повел свой рассказ горбун.
– Не смей… Не, делай так, какая страшная змея! – в невольном страхе остановила девочка шута.
– Где? Какая там змея! Это ж я, горбун Носач. Позабавить тебя хочу в остатний разок перед сном нонеча… Скоро, поди, и хватятся тебя, што не спишь. Слушай дале. Вот шипит малая змейка: «Я с ним поуправлюся, с губителем, с лесным обидчиком, с людоедом, с вурдалаком толстопятым, красногубым!» – «Ты? Да как это так? Он чихнет, тебя на мокро разотрет… Соплей одной тебя придавит!» – «Ан нет! – перечит всем змейка ползучая. – Спит же он, как и всякая тварь земная. Вот в ту пору я свое дело и сделаю!» И поползла, – снова змеей завозился шут на ковре. – И выглядела. Как прислонилося чудище к дубу кряковистому да захрапело на целый лес – змея-то шасть на дерево. С веточки на веточку к самому уху чудища, к огромному уху, пообвислому!.. Да тихонько в ушко и вползи! Головой повело только сонное чудище. Сдается ему во сне: ветерком это ему ласково так ухо зашевелило. А змейка в ухо самое его – тип! И насмерть ужалила. Распух сразу чудище – втрое толще, чем был. Да тут же и окочурился. Хи-хи-хи! Хороша ли моя сказочка? Мне бубликов вязочка. Тебе хвостик свиночки. Мне молочка полкрыночки. Тебе…
– Молчи! Нехорошая сказка! – вдруг рассердилась девочка, притихшая было перед тем. – Как змея посмела его… царя! Дурацкая сказка. Вот я тебя!
С визгом и фырканьем кошки, убегающей ото пса, уклонился шут от занесенного хлыста и кинулся прочь, едва не столкнувшись с герцогиней, входящей в комнату с чопорно старой курляндской гувернанткой девочки.
– Что с тобой, горбун? – слегка попятилась герцогиня. – А ты вот где, малютка! Тебя ищет фрау Брезвиц. Спать давно пора. Иди, Фильлибхен[4], я поцелую тебя… Ступай.
– Доброй ночи, мамочка! Спокойной ночи, Карлуша, – кинулась она на шею старшему брату, который появился вслед за матерью.
И, мимоходом еще раз стегнув шута, кинула ему, убегая из комнаты:
– Противная змея! Я тебе завтра припомню твою сказку!
Гувернантка поспешила за девочкой.
– Марихен, пошлите мне фрау Брезвиц, – распорядилась герцогиня, – сейчас герцог придет. Я тороплюсь раздеться.
И герцогиня, переваливаясь, поплыла к дверям опочивальни.
– «Сам» идет! Мьяу! – взвизгнул Нос, и его не стало в покое.
Усмехнувшись невольно, мать и сын перешли в опочивальню.
– Карлуша, ты посиди вот, погрейся у огня! Я сейчас! – скрываясь за маленькой дверью, ведущей из опочивальни в уборную, предложила герцогиня.
– Хорошо… с удовольствием. В сенях холодище. Я назябся, когда провожал гостей.
Насвистывая охотничьи сигналы, юноша развалился в кресле у камина и готовился задремать, разморенный теплом и вином, выпитым в течение вечера.
– А ты не видал, Петруша приехал? – раздался голос матери из уборной, где, кроме ванной и туалетного стола, темнело в углу просторное «ночное» кресло, неизбежное во всех знатных домах того времени. – Отец раза два о нем спрашивал.
– Не знаю… Пора бы уж брату вернуться. Да вот и он сам, и с батюшкой! – увидя входящих, сообщил матери Карл.
– Ты с кем там разговариваешь? Там мать? Ага… А почему ты не спишь, мой мальчик? Давно пора!
И герцог нежно провел рукою по шелковистым длинным волосам любимца-сына.
– Я хотел с тобою проститься, отец.
– А! Это хорошо… – целуя юношу и давая ему поцеловать руку, похвалил отец. – Ступай с Богом. Доброй ночи!
– Уходишь, Карлуша? – остановила сына мать, появляясь в ночном пеньюаре. – Дай я поцелую тебя, дорогое дитя мое!..
– Доброй ночи, мама!.. Прощай, брат!..
– …щай, Ка… луша! – невнятно уронил старший брат, очевидно приехавший домой после обильных возлияний. Выпив стакана два воды, чтобы освежить мысли для разговора с отцом, он теперь стоял, грея озябшие руки у камина, а глаза его против воли слипались и ноги плохо держали в равновесии грузное уже, несмотря на молодые годы, крупное тело Петра.
Бирон, искоса поглядев на первенца, молча прошел в уборную. Толстенький, краснощекий камердинер прошел туда за ним, чтобы помочь герцогу снять парадное платье и надеть ночное.
– Ты был у цесаревны? – обратилась к Петру герцогиня, сидя уже перед туалетным столом и пряча под чепец распущенные жидкие свои волосы, освобожденные от парика, тока и всех затей модной прически того времени.
– Мда… у нее… у толстухи… А паа-том… еще там, знаешь… Компания наша…
– Опять компания! – заметив нетрезвое состояние сына, укоризненно покачала она головой. – Ай-ай-ай!.. Смотри, что скажет отец!
– Что! Он сам разве не был молод?! Да и сейчас еще любого петуха за пояс заткнет. Я слыхал ведь про его историйки. Не помешало это ему сделаться регентом империи Российской. А у него даже не было такого влиятельного отца, как мой. Ха-ха!
– Боже мой, как испорчена теперешняя молодежь! – простонала герцогиня. – А знаешь ли?.. Тс… тише… Он идет… Уж не серди его.
И, кончив прическу, она уселась на кушетку ближе к огню, кутаясь в меховую мантилью.
– Подай пить! – приказал камердинеру Бирон, появляясь из уборной в шлафроке, туфлях и без парика, с гладко обритой головой, прикрытой ночным колпаком.
Слуга вышел, скоро вернулся с золоченым подносом, на котором стоял графин мозельвейна и чеканный бокал, поставил все на стол, у которого Бирон присел в кресло, и с низким поклоном вышел, закрыв за собою тяжелую дверь.
– А ты что же? Неужели до сей поры сидел у цесаревны? – обратился герцог к сыну. – Недурно бы это, черт возьми… Да навряд, – хмурясь, закончил он и, налив бокал, залпом осушил его.
– Да, отец! – стараясь скрыть свое опьянение, откликнулся сын. – То есть нет! Я там был… и все хорошо. А потом мы с Лестоком… и Шетарди… так, немного…
– Хорошая компания. Но ты плохой им компаньон! Молод еще. Голова слаба. Мало того что некрасиво бывать в людях в таком виде, ты и проболтаться можешь о том, о чем бы и заикнуться не следовало… Да еще перед пройдохой-французишкой. И молчать, когда я говорю! – поднял голос сразу Бирон, видя, что сын хочет что-то возражать. – Меня слушает триста тысяч войска и пятьдесят миллионов людей! Так ты цыц! Молчать и слушать. Если смотришь, как поступает твой отец… Так – молод ты еще. Поживи с мое. Достигни, чего я достиг. А ты еще мальчишка!
Выпив еще несколько глотков из бокала, видимо смягчаясь от смиренного вида, который принял Петр, знающий своего отца, Бирон снова заговорил, уже гораздо дружелюбнее:
– Вот потерпи… подожди немного… Когда будешь мужем Елизаветы… О, тогда можешь делать что пожелаешь. Тогда и я буду молчать перед тобою. Буду только повторять: «Как изволите приказать, ваше царское…» Ха-ха-ха…
Не докончив, он раскатился довольным хохотом.
– Слушаю! Как изволите приказать, ваше высочество! – стараясь попасть в тон отцу, по-военному отчеканил Петр, вытягиваясь в струнку и улыбаясь самодовольно.
– Ха-ха-ха!.. Понял! Ну, Бог с тобой. Вижу, сейчас не время для важных разговоров. Ступай спи. А завтра со свежей головой… Словом, я позову тебя утром пораньше. Слышишь, мой мальчик!
4
Многолюбимая (нем.).