Страница 40 из 54
При чтении того, что разузнал Пьер-Мари Рувьер, он долго молчит, греясь на солнце и поглядывая на озеро и чаек, собирающихся на песке после отлива. «Так вот, значит, о чем говорил капитан перед смертью, — замечает он, снова присаживаясь к столу. — Выходит, майор Лавруй скрыл помилование Пуанкаре».
«С какой стати?»
«Откуда мне знать? Может, потому, что был подонком или хотел насолить вышестоящему начальству, а может, собирался все свалить на Фавурье. Какая разница! Я не удивлюсь, если узнаю, что он даже не прервал ужина, чтобы все уладить».
Письмо матери капрала Шардоло приводит его в растерянность. После Угрюмого Бинго он много раз общался с Юрбеном Шардоло. Война разлучила их только весной 1918 года. Шардоло ни разу не поделился с ним своими сомнениями, как, по-видимому, и ни с кем другим. Слухи на войне распространяются быстро как в траншеях, так и на отдыхе, он бы услышал.
«Вы много говорили об этом воскресенье?»
«Какое-то время. Говорили о наступлении, о погибших друзьях, о раненых, которым выпал шанс отправиться по домам. А потом, как я уже сказал, одна мерзость выталкивает другую, один день — другой».
«А пятерых осужденных не вспоминали?»
Тот опускает голову: «Для чего? Мы старались не говорить даже о погибших товарищах».
Затем перечитывает тот кусок письма, где говорится о сделанном Юрбеном во время увольнения признании родителям:
«Вы правы, мне все приснилось, но верно и то, что я видел всех пятерых мертвыми на снегу и один из них, если не двое, был совсем не тот, кого я ожидал обнаружить».
Он говорит: «Ничего не понимаю. Я и не знал, что Шардоло в понедельник оказался в Бинго. Мы находились в третьей траншее немцев, в трехстах метрах правее и на километр вперед. Для возвращения мы выбрали самый короткий путь».
«Кто еще вернулся в тыл в ночь с воскресенья на понедельник?» — спрашивает Матильда.
«Не помню. Я, например, был занят ранеными и жратвой. Мне бы никогда не пришло в голову рисковать жизнью и делать крюк под артобстрелом бошей».
Потом, подумав, продолжает: «В воскресенье вечером многие отправились в тыл перенести раненых, забрать боеприпасы, помочь пулеметчикам по частям перетащить их пулеметы. После того как командование перешло к сержанту Фавару, возникла изрядная сумятица. Хотя этот парень не терял головы в трудные минуты. В этом мы убедились, когда он стал лейтенантом при сражении в Шмен де Дам».
«Вы сказали, что кто-то видел тело Манеша, убитого выстрелами из Альбатроса, на снегу утром в понедельник. Но этот человек наверняка должен был пройти через Бинго. Кто это был?»
Селестен в отчаянии качает головой. Слишком много всякого навалилось тогда, снова пошел снег, он не помнит, кто из товарищей рассказал ему об этом, а может, повторил с чужих слов.
Потом, еще подумав, добавляет: "Знаете, мать Шардоло вполне могла неверно понять слова сына и, возможно, имела в виду не то, о чем мы думаем. Просто хотела, например, сказать, что один из осужденных, если не двое, зря оказался там, что не заслуживал такого наказания. Шардоло мог подумать о вашем женихе, который был не в своем уме, а также об Эскимосе — ведь тот настаивал на том, что невиновен.
Матильда допускает, что фраза Шардоло могла быть искажена, но не настолько ведь, чтобы изменился ее смысл. Пусть прочтет письмо Вероники Пассаван о ее встрече с Тиной Ломбарди в начале марта 1917 года, почти через два месяца после Бинго. Он уже прочел. И поясняет, что женщины из всех слоев общества рыскали тогда по тылам, собирая сведения, которые помогли бы им обнаружить близких, пропавших без вести. Солдаты и жители часто обманывали их, говоря то, что тем хотелось бы услышать, в обмен на несколько монет, часы или благосклонность. Ему не хочется шокировать Матильду грубым словом, которым их обзывали, чтобы потом, посмеиваясь, похваляться успехом у какой-нибудь легковерной красотки, одной из которых была и Тина Ломбарди.
Порывшись в куче бумаг и отыскав лист для рисования, исписанный Матильдой, он говорит: "Смотрите, вы сами пишете, что она ошиблась. Понятия не имею как, но она как-то прознала, что ее Уголовника отправили в Бинго вместе с четырьмя осужденными, на одном из которых были снятые с боша сапоги. Понятия не имею как, но она узнала, что это был Эскимос. Понятия не имею как, но она узнала, что в понедельник на одном из раненых в Бинго были немецкие сапоги и его видели в санчасти в Комбле с еще одним раненым, моложе его. Из этого она сделала вывод, что это Эскимос, а другой — ее парень. И ошиблась, вы правы. Сапоги были на Бенжамене Горде. А тот, что помоложе, из призыва Мари-Луизы, как и я, из Шаранты, мне знаком. Его фамилию я так и не узнал, все называли его Ларошелем. Ночью они пошли за ранеными для отправки в тыл. А на обратном пути, должно быть, перемолвились с кашеварами или санитарами. Я потом слышал, как те рассказывали, что повстречали их. Санитары еще интересовались, не из роты ли мы капрала Горда, и сказали, что тот был ранен в голову, весь в крови, но все равно тащил на спине раненого товарища по имени Ларошель или Рошель, что он был в немецких сапогах и топал на медицинский пункт.
Матильда молчит.
Позже Селестен Пу читает, что Бенжамен Горд был убит перед самой эвакуацией раненых из Комбля, когда начался артобстрел, и добавляет: «Бедный капрал Бисквит! Я не слышал, чтобы он когда-нибудь зубоскалил. И в тылу, и на передовой выглядел скорее печальным, но смелым солдатом, и я не помню, чтобы к кому-нибудь цеплялся».
Он вспоминает Бисквита. Сигареты кончились. Селестен Пу тщетно роется в пустой пачке. И рассказывает: «Однажды в тылу я видел, как он чинит стул. Мы с ним разговорились, и я узнал, что у него жена и пятеро детей. Назвал всех по именам, я их забыл. А запомнились его пальцы, похожие на пальцы ювелира. Я тогда понял, что, не будь этого свинства, он был бы среди краснодеревщиков четырехзвездным генералом».
Матильда называет имена детей: Фредерик, Мартина, Жорж, Ноэми, Элен, и предлагает ему взять в нижнем ящике буфета пачку сигарет. Бросив курить, Сильвен сунул их туда.
Во второй половине дня, на другой террасе, Матильда снова пытается, уже по памяти, нарисовать котят, они отправились к ручью поиграть в прятки или спят после еды. Селестен читает и перечитывает ее записи. По поводу писем, где говорится о нем, он бросает: «Сплетни все. Да, я умею крутиться, но никогда никого не обманывал, а если оказывал услугу, то за услугу. Жбан с супом надо считать кастрюлей, там было не больше двух литров. Я был в сговоре с поварами, они сказали правду. А кто кинет в меня камень за то, что я воспользовался ужином, брошенным генштабистами? Из моего отделения — никто. Это было нежное, хорошо обжаренное снаружи, с кровью внутри, мясо. А груши в сиропе — просто чудо. И в наших животах они себя чувствовали так же отменно, как у этих надменных придурков. За информацию, где все это находилось, я отдал одному ординарцу три пачки отличных сигарет».
А позже, отодвинув все эти бумаги, говорит, черт побери, «у него совсем обалдела голова», теперь он ничего не знает и во всем сомневается, даже в том, что сам видел в то проклятое воскресенье. Но одно ему совершенно ясно: если кто-то из пятерых, оставленных на снегу, сумел выбраться живым, им мог быть только Этот Парень.
«Почему?» — сухо спрашивает Матильда, повернувшись к нему.
Он явно устал. Щеки покраснели. Не глядя на нее и пожав плечами, Селестен Пу отвечает: «Потому что той войны, о которой говорится во всех этих бумажках, я не видел, можно подумать, что я вовсе там не был». И громко повторяет: «Будь я проклят!» Но ему становится стыдно, он успокаивается и, опустив голову, продолжает: «Чтобы выбраться оттуда, нужно было сразу отыскать надежное укрытие и, как советовал капитан Фавурье, молчать в тряпочку сидеть в нем всю ночь, весь день, стараясь не привлекать к себе внимания, питаться снегом и ходить под себя, не шевелясь. И ждать. А в это самое время Си-Су распевает песню „Пора цветения вишен“, Манеш сооружает Снеговика, Уголовник готовится сдаться, Эскимос сбивает гранатой биплан. Из этих пятерых только Этот Парень — самый сильный и спокойный; знаю, сам его видел в закутке капитана, так что никто другой не мог бы выбраться из той передряги. Но ему, говорю вам, все же не удалось спастись, потому что снаряды так и падали вокруг. Понимаете? Они все падали и падали на Бинго и на землю перед ним. Даже нам доставалось, хотя мы находились в куда лучшем положении, чем он, так что нам пришлось сматываться».