Сердар

ГЛАВА IV

Кишная в Нухурмуре. – Где ты, старый друг? – Идеи Барбассона-миллионера. – К чему привело разоблачение. – Рыбная ловля. – Повешенный. – Тревога. – Сообщение Эдварда. – Бегство. – Отъезд. – Никогда!

В то время, как в Декане полным ходом шла подготовка к восстанию, план которого был так искусно разработан обществом «Духов вод» и специально приехавшим для этого Сердаром, в Нухурмуре царили тишина и спокойствие.

Ничто не нарушало патриархальной жизни Наны Сахиба и его верных друзей, оставленных для охраны принца Фредериком Де-Монмореном.

Друзья эти были следующие. Махратский воин Нариндра, старый товарищ Сердара. Он обладал пылким темпераментом и томился, вынужденный вести эту праздную жизнь, с нетерпением ожидая возвращения своего европейского друга, который по весьма важным причинам был вынужден скрыть свой приезд в Биджапур от всех.

Затем, Рама-Модели, заклинатель, который проводил все дни за дрессировкой Неры и Ситы, двух пантер, оставшихся ему в наследство от Рам-Чаудора. Наконец, молодой Сами и следопыт Рудра, открывший логово тхагов.

Все четверо находились по-прежнему под началом у Шейк-Тоффеля, адмирала флота маскатского султана, иначе говоря Мариуса Барбассона из Марселя, который до сих пор еще не утешился после трагического конца своего друга Боба Барнета, умершего от укуса кобры и растерзанного шакалами.

Для Барбассона это была невосполнимая потеря, ибо, как говорил он сам себе, невозможно найти в мире более совершенных представителей одного и того же типа, с той только разницей, которой они обязаны своему происхождению: один – как янки, а другой – как провансалец.

Они оба действительно еще с детства протестовали против той бесплодной потери времени, к которой принуждает нас колледж под предлогом обучения.

– Хе! И чему это служит? – с видом философа говаривал Барбассон, когда они беседовали на эту тему.

– Nothing![84] – нравоучительно отвечал Барнет.

Оба были выставлены за дверь их отцами с помощью связки веревок в возрасте шестнадцати лет. Оба избороздили весь мир и перепробовали все ремесла и профессии, совместимые с их свободной и лишенной предрассудков совестью. Оба закончили тем, что осели на месте. Барбассон в Маскате, как дантист, стал адмиралом, удалив без боли коренной зуб у султана. Барнет в Ауде, как акробат, стал генералом артиллерии, танцуя на бутылках и заглатывая лягушек, к великой радости набоба, который до этого не смеялся лет двадцать.

Случай соединил эти два выдающихся ума, а смерть, эта глупая смерть, которая выбирает всегда лучших, разъединила их.

Печальный конец Барнета, как помнится, помог спастись Барбассону, ибо, когда они оба попали в узкий туннель, Барнет полез первым и был съеден нечистыми животными, которые, насытившись, дали Барбассону возможность спокойно выбраться оттуда.

Южное воображение провансальца внушило ему мысль, что эта смерть была добровольным самопожертвованием для спасения друга. Надо было послушать, как он рассказывал об этих печальных событиях в тот достопамятный день…

– Итак, мои хорошие, мы оба попали в тесный желоб в тридцать три квадратных сантиметров сечением. Было невозможно ни двинуться вперед, ни повернуть назад, ни даже пошевелиться… Мы уже чувствовали запах кобр, которые выползли нам навстречу.

– Пропусти меня вперед, – сказал мне тогда Барнет. – Пусть моя смерть спасет тебя… – И он сделал, как сказал, бедняга! И вот я здесь.

И слезы начинали капать с ресниц Барбассона.

Это воспоминание сделалось для Барбассона священным, и он ничего не говорил и не делал, не подумав о том, как бы поступил Барнет в подобных обстоятельствах.

Барнет стал для него «Законом и пророками», и это было тем более странным, что при жизни янки оба неразлучных товарища постоянно спорили друг с другом… Правда, после смерти Барнета Барбассон приписывал все свои мысли ему, так что все шло как нельзя лучше.

Барбассон, принявшийся скучать в Нухурмуре, начал утверждать, что Барнет после отъезда Сердара не остался бы и двадцати четырех часов в пещерах, и не проходило дня, чтобы Барбассон не заявлял, что напишет Фредерику Де-Монморену и будет просить его прислать заместителя на свое место.

Увы! Это был уже не тот бесстрашный Барбассон, которого мы знали, который всегда был готов принять участие в заговорах, в сражениях, в героических похождениях, и вот поэтому Сердар, заметивший эту перемену из писем, которые получал в Европе, решил не давать ему никакой активной роли в большом заговоре в Биджа-пуре.

Разбогатев, Барбассон начал говорить, что англичане прекрасно делают, желая сохранить Индию.

Он, одним словом, сделался консерватором с тех пор, как Нана Сахиб дал ему в награду за услуги целый миллион звонким бенгальским золотом.

История свидетельствует, что благополучие и богатство изнеживают народы, и Барбассон подтверждал это правило.

Каким искушением было для него вернуться в Марсель и, прогуливаясь по набережной Канебьер, слушать, как говорят вокруг него:

– Смотрите-ка, мои милые, ведь это наш Мариус, сын дядюшки Барбассона, продавца канатов… он, видно, нажил деньжат у турок!

И потом, как будут лопаться от зависти его двоюродные и троюродные братцы, эти вундеркинды коллежа, сделавшие карьеру по судебной части и получающие всего две тысячи четыреста франков жалованья… на зубочистки.

Нет, конечно, Барнет на его месте давно бы махнул домой, а он, Барбассон, будет очень наивен, если не поступит, как Барнет. Но – терпение! Следующая почта принесет ему известие об отставке.

Он поспешил уже предусмотрительно перевести свой миллион во Францию через посредничество банкирской конторы в Бомбее и поручил своему нотариусу купить прелестную виллу по соседству с Бланкардом, где он воспитывался у кормилицы.

Он предполагал кончить свои дни мирным владельцем поместья с воспоминаниями о Барнете и искусной кухаркой, которая будет угождать его гастрономическим вкусам, все утончавшимся с годами.

В ожидании часа своего освобождения он заботился о хорошем столе в Нухурмуре, пристрастившись при этом к рыбной ловле, где показывал настоящие чудеса. Хотя он, собственно, был новичком в этом виде спорта, но так как он имел дело с рыбами, которые впервые столкнулись с человеком и не научились еще распознавать его хитрости, то легко ловил их на разного рода приманки.

Нана Сахиб, который ничего больше не боялся после трагического конца Максуэла и исчезновения Кишнаи и так хорошо охранялся своим отрядом, начал также выходить из своего убежища и, находя общество Барбассона очень приятным, также пристрастился к рыболовству.

Вот уже в течение месяца можно было видеть, как они каждый день выходят на берег озера и сидят там, молчаливые и неподвижные, терпеливо ожидая за этим мирным занятием, когда Сердар пришлет им известие о себе.

Фредерик Де-Монморен давно уже знал, что Нана Сахиб, несмотря на свое исключительное мужество, с каким он вел войска на неприятеля, подвергая свою жизнь опасности, не имел тех качеств, которые необходимы для заговорщика.

Поэтому он тщательно скрывал свое возвращение от принца, решив сообщить ему это только в самую последнюю минуту, чтобы избежать какой-нибудь неосторожности с его стороны.

– По коням! Нана! – скажет он ему в один прекрасный день. – Вся Индия восстала, и мы начинаем снова!

Он был уверен, что найдет в нем героя знаменитой битвы на равнине Джамны[85].

Молчание друга очень удивляло Нану Сахиба, но сдержанный, как все люди Востока, он никогда не показывал своего беспокойства.

Но вот наконец он получил тайное сообщение общества «Духов вод», предлагавшее ему быть на всякий случай готовым, но не говорить пока ничего окружающим его людям о том, что Декан готовится сбросить с себя ненавистное иго англичан. Общество уведомляло его также, что делегация от верховного Совета явится за ним, когда наступит время встать во главе восстания.

84

Nothing – ничему (англ.).

85

Джамна, или Ямуна – одна из крупнейших рек Северной Индии, правый приток Ганга. На ней, в частности, расположены Дели, современная столица Индии, и священный город Агра. В долине этой реки, а также в междуречье Джамны и Ганга происходили основные события восстания 1857– 1858 гг.