Пожиратели огня

— Вы напрасно путешествуете один.

— Со мной были два проводника, которых я нанял в Мельбурне, но они ушли от меня с полдороги, и я продолжал путь с одним Пасификом.

— Но дикари нашли вас, кажется, одного. Где же был Пасифик?

— О, я привязал его к дереву, а сам занялся собиранием растений, когда они, негодяи, набросились на меня.

— Вы привязали своего спутника к дереву?

— Пасифик вовсе не спутник, это просто мой осел. Где-то он теперь? Как я боюсь, что его украдут! Пропадет мой багаж и сумка с книгами!

Едва он это сказал, как где-то не очень далеко раздался ужаснейший ослиный рев.

— Ах, черт возьми! — вскричал канадец. — Этот осел привлечет, пожалуй, лесовиков! Виллиго, пойди поймай его и заставь замолчать во что бы то ни стало!

Виллиго моментально скрылся и через несколько времени вернулся на привал, ведя в поводу осла, к величайшей радости англичанина. Во время отсутствия хозяина осел отвязался и пошел бродить по лугу. Тут его и нашел Виллиго. Джон Джильпинг, убедившись в целости своего багажа и брошюр, загнусил благодарственную песню.

— Что нам делать с этим чудаком и его длинноухим спутником? — на ухо спросил Оливье канадца.

— А я и сам не знаю! — отвечал тот. — Оставлять его одного нельзя, потому что его застрелит первый встречный лесовик, польстившись на его осла. С другой стороны, и дикари встретят его не лучше, чем Виллиго. Предложим ему идти с нами к нагарнукам, а оттуда, взяв себе проводников, возвратиться в Мельбурн. Впрочем, лучше спросить его самого, что он хочет делать, и если он пожелает с нами расстаться, то не надо его удерживать. Он нас только стеснит.

Англичанин, разумеется, принял предложение пионеров и остался при них, настояв, чтобы Виллиго возвратил ему отнятую при взятии в плен палку и сумку.

VIII

Снова нагарнукский вождь издал резкий крик, призывая к себе своих двух воинов. Захрустели сухие листья и валежник, и появился Коанук, один, без товарища.

— Где же Нирроба? — спросил Виллиго.

— Он пошел к привалу лесовиков, чтобы выследить их.

— Как он смел? Ведь я же говорил вам не уходить далеко?

Коанук вместо ответа показал вождю на свое окровавленное копье.

— Что же случилось?

— За нами шпионил дундаруп, Коанук пронзил его своим копьем. Он упал без стона. Тогда Нирроба сказал Коануку: «Стой здесь, а я пойду к их лагерю». И Нирроба ушел.

— Что ж мы не двигаемся? — спросил, подходя, Дик.

— Коанук убил шпиона, — отвечал Виллиго, — а Нирроба ушел к их лагерю. Нужно подождать Нирробу.

Пришлось подождать еще несколько времени. Наконец на поляну выбежал Нирроба, громко крича тревогу.

— Что случилось? — спросил канадец.

— Нирроба очень молод, — сентенциозно заметил Виллиго. — Он очень горяч. Пусть он сначала успокоится.

— Мы с Коануком были убеждены, что лесовики вошли в союз с дундарупами. Так и вышло. Лесовиков десять человек, а дундарупов двести. Они собираются идти против нас, окружить и взять в плен.

— Нужно сейчас же в путь! — вскричал канадец.

— Так, — холодно заметил Виллиго. — А куда же мой брат думает идти?

— Как куда? В твою деревню. Ведь мы же решили!

— До нашей деревни два дня пути. Нас успеют десять раз убить, прежде чем мы до нее доберемся.

— Так что же нам делать? Не можем же мы оставаться здесь!

Переговорив с Виллиго, канадец обратился к путешественникам.

— Вождь требует, — сказал он, — чтобы вы оставались здесь, пока он сходит сам и узнает точное число врагов. Главное же, он хочет разведать их намерения. С вами останутся Нирроба и Коанук.

— А вы сами?

— Я пойду с Виллиго. Ум хорошо, а два лучше, да, наконец, и моя винтовка не будет лишнею. Впрочем, мы не долго проходим. Вернемся скоро.

Виллиго полагал, что лесовики встретились с дундарупами случайно. Общих интересов у них, по его мнению, не могло быть, и они, наверное, скоро разойдутся в разные стороны. Но во всяком случае следовало хорошенько ознакомиться с ближайшими намерениями этих случайных союзников.

Итак, названые братья бесшумно скользнули в кусты. Оливье и Лоран остались одни с Джоном Джильпингом и двумя нагарнукскими воинами, которые на досуге занялись подновлением своей яркой татуировки, для чего у каждого воина во время похода всегда имеется в запасе рог с красками. Солнце взошло уже давно, наводняя золотыми лучами широкую равнину, покрытую кустами желтой сирени, этого типично австралийского растения. Кроме них, на равнине пестрели и другие яркие цветы, образуя вместе с зеленью роскошный пестрый ковер, отливавший нежным бархатом.

Не зная, куда деваться от тоски ожидания, Оливье и Лоран вышли на край опушки, где под защитою деревьев можно было обозревать всю долину; но вскоре приставленные к ним воины позвали их назад, энергическими жестами выговаривая им за неосторожность.

Джон Джильпинг тем временем напевал себе под нос псалмы царя Давида.

Так прошло два часа самого томительного ожидания.

Временами нашим путешественникам слышались вдали как будто крики и выстрелы; но на все их вопросы туземцы отвечали лишь знаками, что не понимают их, и в свою очередь знаками же успокаивали их, чтобы они не боялись ничего под защитою храбрых нагарнукских воителей.

Тем не менее эти отдаленные, глухие звуки сильно смущали пионеров. Оливье и Лоран не были трусами, но эта тягостная неизвестность, эта отдаленная угроза невольно как-то действовали на нервы, тем более что нашим друзьям приходилось волноваться уже от одного мучительного ожидания. Им гораздо приятнее было бы подвергнуться открытому нападению, увидать врага прямо в лицо и сразиться с ним в решительном бою, чем толпиться в скучной засаде.

От времени до времени дикари ложились на траву и прикладывались к земле ухом. Вставая на ноги, они всякий раз встречали безмолвно-вопросительный взгляд путешественников, но отвечали на него только улыбкой.

Они обращались с европейцами совершенно как с детьми, точно боясь их напугать и не желая тревожить.

Эти улыбки татуированных рож больше походили на скверные гримасы, чем на улыбки, так что, не будь Оливье непоколебимо уверен в преданности молодых воинов, он, вероятно, отнесся бы к ним не так спокойно.

Зато бедному Джону Джильпингу при виде некрасивых, улыбающихся лиц Нирробы и Коанука делалось совсем жутко, и он бормотал про себя с усиленным жаром библейский текст: «Не заключайте союза с неверными, ибо что общего между вам и?»

Произнося эти слова, он искоса взглядывал на австралийцев, которые в конце концов порешили, что он колдун и произносит заклинания.

Одно время сцена дошла до высшей степени комизма. Джон Джильпинг вдруг вспомнил, что сегодня воскресенье, и решил, что нужно достойно справить праздник. С ним был толстый английский псалтырь с нотами для пения и игры на церковном органе. Вытащив книгу из сумки, он положил ее на спину своему ослу, достал из багажа великолепный кларнет и, встав перед этим удивительным пюпитром, начал наигрывать псалом.

Дикари, услыхав торжественные звуки, пришли в ужас и бросились ничком на траву, крича:

— Кораджи!.. Кораджи!.. (Колдун! Колдун!) Несчастные не шутя вообразили, что белый колдун произносит против них заклинание. Все сверхъестественное имеет такую власть над умом и чувством первобытных людей, что те же самые сыны природы, которые за минуту перед тем не сморгнули бы в виду самых ужасных физических пыток, теперь дрожали, как дети, от безобидных звуков кларнета.

Оливье, спрятавшись за куст, чтобы смехом своим не сконфузить и не обидеть наивного англичанина, счел своим долгом в интересах общей безопасности вступиться в это дело и избавить бедных нагарнуков от страха, который мог им помешать обратить внимание на сигналы Виллиго.

Подходя к Джону Джильпингу, он объяснил ему на английском языке, что звуки его инструмента могут открыть их убежище и привлечь врагов, что во всякое другое время такое благочестивое дело вполне заслуживало бы похвалы, но при данных обстоятельствах оно нарушает распоряжение канадца, который, удаляясь, пуще всего наказывал не шуметь. Дундарупы и лесовики близко; они могут прийти на звуки музыки и забрать в плен всю компанию.