Оборотни космоса

– Долго было в эксплуатации? капремонты? замены движков?

– Налётано сорок семь имперских лет. Два ремонта, три замены. Как видишь, я ничего не скрываю.

– Извини, Зенон, по это – старьё, – почти искренне вздохнул Форт, стремясь благовидно отделаться от злосчастного шкипера и его старомодного товара. Жалость жалостью, а чутьё подсказывало, что добра эта покупка не сулит.

– Нет, погоди! – Зенон засуетился. – Есть сертификат регистра Ллойда о годности к полётам. Судно законно выставлено на продажу, убедись сам. – Он развернул перед Фортом лист прейскуранта.

– Зачем ты это показываешь? здесь написано – б/у, износ 19/64. По-твоему, я прилетел сюда скупать second-hand?

– Это нормальное, это исправное судно, – настойчиво убеждал Зенон, пытаясь внушить Форту мысль о необходимости покупки. – Оно пригодно, оно ещё долго прослужит.

– Зенон, ты капитан. Должен соображать, что судно б/у – коллекция сюрпризов и подвохов. Не надо меня зомбировать, я не куплю.

– Половина грузового флота вообще просится на слом – но летает и возит товар!

– Я понимаю, что тебе срочно нужны деньги, но ничем не могу помочь. Если бы мы вместе работали и я знал, чего от тебя ждать, – кредитовал бы просто так, на раз. А кто мне поручится, что прейскурант не липовый и фирма не протезная? кто подпишется, что ты насквозь честный парень?

– Могу назвать хоть десять человек, – даже почти потеряв клиента, Зенон не отступал, – они подтвердят, что я не замешан ни в каких...

– ...и это будут десять твоих приятелей. И я им должен доверять? Спасибо, не надо. Я здесь никого не знаю – абсолютно никого!

При этих словах дверь вновь открылась, и вошёл Pax, которого Форт уже мысленно похоронил. Pax был измятый, испачканный; ноги, лицо и кисти рук – в кровоподтёках и ссадинах, жилетка порвана, на водолазке – отпечатки ньягонских подошв. Под багровыми отметинами на лице застыла маска высокомерия и подозрительности.

Зенон, обернувшись к Раху, замер с открытым ртом.

– Вон, – отрывисто бросил ему Pax, для наглядности указав на дверь.

– Но, офицер! на каком основании? – Зенон вышел из оцепенения. – Я что, не могу выпить кофе с приятелем?

– Твой приятель не пьёт кофе.

– Правда? – Зенон поглядел на Форта.

– Больное сердце, – развёл руками Форт с самым лживым выражением.

– Может быть, тогда выпьем чаю?

– И чая он тоже не пьёт, – непреклонно сказал Pax. – Вон, кому говорю.

– Всё-таки я не согласен. Я пришёл к земляку, мы беседуем, а вы меня выгоняете...

– Не надо было попадаться. – Реплика явно касалась чего-то, что оставалось за пределами беседы. – Мне повторить приглашение?

– Мы не закончили, – сказал Зенон на прощание. – Ещё свяжемся, в другой раз.

– Вы знаете, кого впускаете в свой номер? – с нажимом спросил Pax, едва дверь закрылась.

– Я не впускаю. Ко мне все сами входят, не стучась. Pax, я жутко рад, что...

– Он контрабандист.

– О-о... а я думал, он торгует крадеными судами.

– Нет, это не его профиль. Он честен во всём, кроме импорта мимо таможни. Но я категорически не советую заключать с ним сделки. Надо иметь дело с легальными партнёрами. И вообще я крайне удивлён, обнаружив его здесь – и в качестве посредника.

– А что было делать? по TV показали, как тебя топчут ньягонцы, и я не рассчитывал увидеть тебя живым.

– Обошлось.

– ...волей-неволей начнёшь искать посредников. Правда, искать я ещё не начинал – просто Зенон шёл за мной по пятам от «Кабарета». Ему сильно нужны деньги – банк арестовал его корабль.

– Да ну? какая неожиданная новость...

«Похоже, я сболтнул лишнее», – огорчился Форт.

– Ты получил медицинскую помощь? – сменил он тему. – Бывают внутренние травмы, которые не сразу проявляются.

– Да, меня осматривали. Кости целы, кровотечения нет. – Pax старался выглядеть молодцом, с усилием сохраняя здоровый вид и скрывая боль, но лицо его осунулось, осанка была скованной, плечи – напряжёнными, а движения – неуверенными и замедленными. Он опустился на мат и несколько ослабил выдержку – сгорбился, осторожно проводя рукой по животу, склонил голову. Офицер клана выглядел куда бледней, чем раньше.

– Мне надо выспаться. Я останусь у вас. – Разрешения Pax не спрашивал; видимо, людям клана позволялось многое. – Это не стеснит вас, мотаси Фортунат. Я не храплю.

– Что за суматоха произошла на стадионе? показывали недолго... я ничего не понял.

– Я тоже. – Pax поднял злое измождённое лицо. – Именно этим мы с вами и будем заниматься.

В самом деле – заснув, Pax не храпел. Зато он метался, стонал и много говорил во сне – порой по-ньягонски, а иногда на другом языке.

Обрывки его сбивчивых речей, которые Форт смог разобрать, были такими, что лучше б их вовсе не слышать. В конце концов Форт вышел из номера и, плотно закрыв дверь, до конца днёвки простоял в коридоре, потому что неприятно было видеть белое лицо с закрытыми глазами – говорящее, искажённое в гримасах и сочащееся каплями пота – и ещё руки, судорожно ищущие что-то.

Коридор заполнен тугим, неподатливым воздухом; идти сквозь него трудно, словно ноги и плечи преодолевают упрямую силу эластичных тяг. Приходится буквально продавливать себе путь, раздвигая туловищем студенистый вязкий воздух. Бегом? да, бегом, что есть сил, но бег чудовищно замедлен, а моменты безопорных скачков длятся целую вечность. Воздух расплёскиваетсягустой жижей под босыми ногами. Мутная пелена наползает сзади, до колен заливая коридор млечно-голубой дымкой. НЕ КУРИТЬ! «НЕ» широко замазано грязью, сохранившей следы пальцев, осталось только «КУРИТЬ!». Редкое, напряжённое дыхание не наполняет грудь свежестью, словно в воздухе нет кислорода. И стекло, всюду стекло. Рельефный рисунок превратил зеленоватую гладь в полупрозрачную, обманчиво проницаемую, размывающую и скрывающую истинный облик тех, кто за стеклом. Стеклянные стены, потолок-зеркало – вскинь голову, и из перевёрнутого мира на тебя с испугом взглянет лицо стоящего на потолке, подвешенного за ноги. Мокрое, холодное лицо, обтекающее неторопливыми языками и комками стеклянно-синего желе. Приоткрытый рот забит гелем; на переносице, щеках и подбородке – красно-синюшный след маски, глаза обмётаны беловатой мазью.

Вдоль стен, с усилием пронизывая воздух. Здесь должен быть замок, запор, но ключ-рукоятка потерян – где он? надо вернуться за ним? нет, уже нет времени. Сегменты аквамаринового стекла разделены полосами металла, там встроены панели управления – но код забыт! забыт!

Всё предельно просто. Выпить, это вишнёвая вода. От питья немеет язык, становится пусто и тепло в горле. Здорово, правда? «Нездорово». – Слова не выговариваются, путаются во рту, язык толстый и непослушный. Теперь представь, что ты акванавт. Дышишь через маску. Раз-два, раз-два, вдох-выдох. Весело? «Не весело», – гаснет в голове порыв ответить. Пол, потолок – колесом, вокруг, и всё мелькает; хочется ухватиться и вцепиться, чтоб не полететь...

...в яму! Вот она – яма!!

Ноги скользят, безнадёжно тормозя. Пол накренился и стал покатым, а впереди – обрыв над бездонным провалом, откуда кричит эхо и грохочет гром. Дым идёт вверх, снизу мелькают вспышки, разом озаряя всю толщу дымовой завесы. Ааааа, ооооо, – гудят, смешиваясь, голоса в пропасти, отскакивая от гладких стен, путаясь среди повисших кабелей. Громадная тень рисуется в опаловом дыму, тень горбатая, рогатая, тень с крючьями и пилами, с ремнями и цепями. О-хо-хо! О-го-го! – Всё выше вздымается горб тени, всё ясней проступает в дыму чугунный шар головы без глаз, головы с венцом гнущихся стеблей. Мягко падать! мягко! – а ноги скользят, а пол наклоняется круче, и воздух не даёт за что-нибудь схватиться и вцепиться. Полоса, разделяющая стёкла!

Пальцы с болью впиваются в металлическую закраину. Стекло постепенно, рывками, становится ясным – там, в гладкой округлой нише, колеблются, парят окутанные гелем нагие невесомые тела. Лица их скрыты толстым красным эластиком, словно залеплены сургучом, глаза белые, варёные, без век и зрачков, слепо вытаращены. Шевелящиеся трубки, поблёскивая в свете, проникающем из коридора, выползают из гнёзд в стенах, подкрадываются, змеясь, бескровно вгрызаются в лица, в тела, оплетают конечности и начинают сжимать кольчатые объятия. Мышцы безвольно плавающих тел напрягаются, сопротивляясь, рёбра и животы ходят ходуном в ритме нарастающего удушья, тела изгибаются, вертятся, дёргаются, но витки трубок всё плотней, всё туже.