Сын шевалье

Таков был монах, что неторопливо прошествовал мимо Жеана Храброго с его спутниками. Как мы уже говорили, опасаться можно было лишь назойливости или нескромности брата Парфе Гулара — кому мог быть страшен этот монах-шут?

Наконец маленький отряд подошел к очень представительному на вид дому. Над входной дверью вырезанная из гранита огромная голова быка, казалось, охраняла доступ в жилище, отваживая непрошеных гостей. Подобные же головы, с самыми разными выражениями на морде, торчали отовсюду. Даже дверной молоток, за который решительно ухватился Жеан, представлял собой изображение того же животного.

Перед тем как постучать, Жеан обернулся к троим храбрецам со словами:

— Прекрасно. Теперь идите спать, думаю, вам это необходимо, Ступайте… и спасибо!

Головорезы смущенно и растроганно переглянулись. Как меняет человека любовь! Вот и их Жеан говорит так мягко, что пробирает до самых кишок! Выражает о них беспокойство, благодарит! Кто бы мог подумать, дьявольщина!

Однако ни один из троих не сдвинулся с места.

— Ну, — промолвил Жеан, хорошо знавший их повадки. -Чего вам еще? Выкладывайте.

— Да мы хотели бы сказать благородной девушке, что если бы она с самого начала произнесла ваше имя, то никогда бы не очутилась в доме Кончини.

— Я знаю, — мягко ответил Жеан.

— Вы-то знаете, но нам хотелось, чтобы и она знала!

— А еще… Мы бы не позволили Кончини… Если бы вы не подоспели, то мы и сами задали бы ему трепку!

— Не такие уж мы мерзавцы, хоть девушка и могла подумать… Эх, чего уж там! И так все понятно!

Да, все было понятно. Правда, бедняги испытывали настолько новые для себя чувства, что не могли их толком выразить. К счастью, Бертиль догадалась, о чем они пытаются сказать ей. Доверчиво протянув им руку, она промолвила мягко:

— Я буду помнить только об одном: вы сжалились над моим отчаянием, когда этот палач пытался разбить мне сердце… Все остальное исчезло из моей памяти.

Они низко поклонились, прикоснувшись губами к самым кончикам розовых ногтей, и выпрямились, глядя на нее с ликованием и восхищением:

— Клянусь чревом папы! Да здравствует наша красоточка! Я вырву сердце у первого, кто осмелится на нее посмотреть! Ради нее мы с радостью дадим выпустить себе кишки!

Они помчались прочь, довольные и счастливые, как если бы завершили с успехом опасное предприятие, а остановились только возле хорошо им известного кабачка. Достучавшись до хозяев, они устроились со всеми удобствами за столом, заставленным внушительной батареей бутылок и самой разнообразной закуской. Беззаботная и шумная пирушка продолжалась до утра, ибо они никак не могли угомониться: аппетит и жажда их, казалось, удвоились как от хорошо сделанной работы, так и от волнения, никогда прежде ими не испытанного.

Тем временем обоих молодых людей вышли встречать на крыльцо герцог и герцогиня д'Андильи собственной персоной, словно то были долгожданные гости.

Герцогу было около сорока лет. Лицо его, как бы подернутое дымкой печали, было приветливым и открытым. Черные, очень ласковые и ясные глаза смотрели прямо на собеседника. Очаровательная улыбка, безупречные манеры. Это был вельможа с головы до пят.

Герцогине было слегка за тридцать. Она поражала своей необыкновенной красотой. Прекрасный цвет лица подчеркивался пышными темными волосами и блеском шаловливых глаз. Нежная и одновременно лукавая улыбка открывала ряд маленьких перламутровых зубов, настоящих жемчужин. На всем ее облике лежала печать оригинальности, создававшей восхитительный контраст с прелестью белокурой Бертиль.

По-французски герцог и герцогиня говорили очень правильно, но с легким акцентом, что придавало дополнительное очарование герцогине. В самом деле, оба они были испанцами.

Роскошно обставленная гостиная, куда провели молодых людей, выдавала иностранное происхождение хозяев дома. Изысканная мебель, украшенная инкрустациями из слоновой кости, тонкие кружевные покрывала, низкие мягкие кресла странной формы -во всем этом чувствовалось свободное сочетание арабского, испанского и французского стиля, что производило чрезвычайно приятное для глаза впечатление.

Бертиль и Жеан были приняты в этом доме, будто принцы крови. Надо полагать, что рекомендация Пардальяна имела для герцога важнейшее значение. Возможно, шевалье удалось оказать ему величайшую услугу, ибо нельзя было бы даже представить более сердечную встречу. Герцог и герцогиня прямо-таки лучились радостью, наперебой стараясь угодить своим гостям. Можно было подумать, что это им сделали одолжение.

Жеан был бесконечно тронут, ибо не рассчитывал на подобный теплый прием. Он сразу же почувствовал себя как дома благодаря простым обходительным манерам этого знатного вельможи и не испытывал никакого стеснения, никакой робости. Казалось, он и сам рожден в этом аристократическом кругу, а эти важные господа — ровня ему. Юноша держался с непринужденным тактом, и на устах Пардальяна, украдкой следившего за ним, появилась удовлетворенная улыбка. Но никто не смог бы сказать, о чем при этом подумал шевалье.

Герцогиня, со своей стороны, уделяла особое внимание Бертиль. Когда девушка, изящно поклонившись, залепетала слова благодарности, молодая женщина поспешно подняла ее, привлекла к себе и пылко расцеловала, а затем, взяв гостью за руку, повела в предназначенную ей спальню, оставив дверь гостиной открытой.

Через эту дверь Жеан, который незаметно провожал взглядом каждое движение Бертиль, мог видеть свою возлюбленную и хозяйку дома, уже щебетавших, словно две подруги. На маленьком столике возле кровати было приготовлено легкое угощение.

Здесь и произошел обмен репликами, о котором мы должны рассказать во всех подробностях.

Герцогиня настояла, чтобы девушка немного поела, прежде чем ложиться спать. Бертиль, чувствуя необоримое влечение к этой изящной молодой женщине, из опасения обидеть ее, согласилась выпить стакан молока. Герцогиня, радуясь, как ребенок, собственноручно наполнила хрустальный бокал и протянула его гостье со словами:

— Я хочу быть сегодня вашей горничной. Я сама вас раздену и уложу в эту белоснежную постель.

Бертиль, покраснев и смутившись, попыталась было возразить, но герцогиня с живостью произнесла:

— Нет, нет, позвольте мне! Это самое малое, что я могу сделать для человека, который привел вас сюда… И для вас тоже. Я могла бы быть вашей матерью… Я буду представлять себе, что вы то дитя, в котором мне отказало небо.

Бертиль, задыхаясь от волнения, взяла нежную душистую руку этой молодой женщины, утверждавшей, что по возрасту могла бы быть ей матерью, почтительно поднесла к губам и поцеловала.

— Смогу ли я отблагодарить вас? — прошептала она. — И каким образом? Это просто невозможно!

— Милое дитя, благодарить должна я, — вскричала герцогиня с необыкновенной серьезностью. — Вы не знаете, какой величайшей радостью мы вам обязаны! Вы не знаете, что этой радости мы ждали долгих двадцать лет, и вот, наконец, наш изумительны друг доставил ее нам!

Бертиль вопросительно подняла на герцогиню свои ясные глаза.

— О, я объясню вам… позднее вы все узнаете. А сейчас, если вы хотите меня отблагодарить, то любите меня… как я вас полюбила.

Жеан не упустил ни единого слова из этого разговора. Сверх того, он успел заметить, что глубокая привязанность герцога и герцогини к шевалье де Пардальяну сочеталась с очевидным почтением. Это было тем более поразительно, что господин д'Андильи, несомненно, принадлежал по праву рождения к высшей знати и обладал громадным состоянием, о чем можно было судить хотя бы по этому роскошному дворцу и по многочисленной прислуге.

Тогда как Пардальян в своем несколько потертом костюме и со своим скромным титулом шевалье проживал на постоялом дворе, не имея ни лакеев, ни экипажа, ни, конечно же, состояния.

Чем дольше смотрел и слушал Жеан, тем больше росло в нем благоговение, уже проявившееся по отношению к этому пока загадочному для него человеку. А поскольку, в силу понятий того времени, было немыслимо, чтобы с подобным почтительным восхищением относились к обыкновенному авантюристу типа его самого, он вернулся к первой своей догадке, а именно: шевалье был, по меньшей мере, переодетым принцем.