Страница 22 из 160
— Знаю, Эскаргас.
— Тогда отчего ты решил, что синьор Кончини положил глаз на избранницу нашего Жеана? Почему именно на нее, а не на другую? Дьявольщина! Это было бы просто немыслимым совпадением… только я в чудеса не верю!
— Я пытаюсь убедить себя в том же! Но было бы лучше предупредить вожака!
— Так ведь он не захотел нас слушать!
— К чертовой матери! Поживем — увидим.
— Вы поняли, что сказал наш Жеан? Дочь короля!
— Проклятье! Конечно, поняли! Не глупее тебя!
— Дьявольщина! Он высоко метит, наш Жеан!
— Ты на что это намекаешь, скотина, подлец, мерзавец?
— Да я…
— Для мессира Жеана и дочери короля мало! А если кто посмеет возразить, я ему голову сверну, кишки выпущу, вырву сердце и скормлю свиньям!
Назревала беспричинная ссора. Еще немного, и они схватились бы врукопашную, но, к счастью, впереди уже показалась улица Арбр-Сек, за которой им было поручено наблюдать, а все они чтили кодекс профессиональной чести, повелевавший свято исполнять оплаченную работу. Поэтому перебранка тут же прекратилась: они замолчали, сосредоточившись на деле.
Скользя, словно тени, трое храбрецов быстро обследовали улицу, потом заглянули в тупик Курбатон и, наконец, остановились у дома Бертиль. Все вокруг дышало привычным покоем. Обыватели спали глубоким сном, и ничто не нарушало безмолвия ночи.
Убедившись, что все в порядке, Эскаргас, Гренгай и Каркань устремились на улицу Сент-Оноре, к дому Кончини. Их немедленно провели в кабинет — средних размеров, но роскошно обставленный, — и они оказались перед лицом довольно молодого человека, который, стремясь скрыть терзавшее его нетерпение, нервически расхаживал по комнате.
Выйдя из опочивальни королевы, Леонора Галигаи увидела своего супруга Кончино Кончини, ожидавшего разрешения войти к Марии Медичи.
Кончини был среднего роста и очень хорошо сложен. Его отличала мягкая и гибкая, как у хищника, повадка. На лице с высоким лбом, выступающими скулами и алыми губами под черными подкрученными усиками больше всего выделялись глаза — горящие, словно угли, излучающие нежность и страсть, чарующие томной лаской. Необыкновенно подвижная физиономия легко принимала любое выражение, будто он натягивал заранее приготовленную маску. Гордость сквозила в каждом его движении, в манере высоко вскидывать голову, в самой походке. В своем потрясающем по роскоши костюме он был великолепен и изумителен — по-настоящему красив и в высшей степени элегантен…
При виде его взор Леоноры зажегся подлинной любовью. Он же взглянул на нее рассеянно и подошел, пощипывая ус, с озабоченным выражением на лице, с трудом скрывая ледяное равнодушие под обличьем приторной вежливости.
Галантно поклонившись, как если бы то была совершенно незнакомая ему женщина, он вполголоса произнес:
— Леонора, юноша этот вернулся к себе. Следуя вашему совету, я не стал с ним встречаться, и теперь он ждет меня…
Ресницы Леоноры едва заметно затрепетали, с губ сорвался неуловимый вздох, грудь слегка вздрогнула — и только в этом проявилось сильнейшее волнение. Но ответила она мужу абсолютно спокойным тоном:
— У меня были серьезные причины просить тебя поступить именно так, Concino mio. [9]
— Скажите, вам надолго понадобился этот браво? Как раз сегодня я рассчитывал использовать его в одном деле.
Со зловещей улыбкой на устах она проговорила очень медленно, многозначительно глядя на мужа:
— Боюсь, что отныне вам придется обходиться без его услуг. Если вы не увидитесь с ним завтра, то не увидитесь больше никогда. Вы избавитесь от этого браво, чья наглая гордость оскорбляет ваше самолюбие, я это знаю!
На лице Кончини отобразилось мрачное удовлетворение, а белые зубы его блеснули в хищной улыбке.
— Diavolo! — сказал он, понизив голос. — Какое же поручение вы ему дали, драгоценная моя?
Леонора, бросив быстрый взгляд на дверь опочивальни, прошептала одними губами:
— Она наконец-то решилась! Это случится сегодня!
Кончини сильно побледнел. Машинально проведя рукой по лбу, усеянному капельками пота, он встревоженно осмотрелся вокруг.
Они были одни в прихожей. Катерина Сальваджиа, преданная своей госпоже Марии Медичи душой и телом, с бдительностью дракона следила, чтобы никто не приближался к опочивальне во время свидания королевы с любовником.
Леоноре это было известно. Но она знала также по личному опыту, на какие хитроумные уловки способны шпионы обоего пола, а дворец ими буквально кишел. Поэтому она поспешно добавила:
— Держи себя в руках, Кончинетто! Улыбайся! За нами могут следить.
Кончини и сам понимал, что нельзя проявлять слабость в подобных делах. На устах его засияла улыбка, он принял скучающий вид, словно беседа шла о пустяках, но шепотом все же спросил:
— И это сделает Жеан Храбрый?
— Да! Вот почему я советовала вам терпеть вызывающие манеры этого авантюриста…
— Понимаю! И вы не боитесь?
— Я ничего tie боюсь! Все предусмотрено и все рассчитано!
Кончини сделал жест, означавший, что он целиком полагается на нее.
Леонора же, совершив над собой очередное усилие, произнесла с мукой в голосе, как будто слова эти раздирали ей в кровь язык:
— Вас ждут, ступайте! Оглушите ее… ослепите! Она не должна отказаться от своего решения. Лучше всего будет, если она забудет обо всем.
— Будьте спокойны! Это я беру на себя!
Он сказал это без всякого фатовства, с наивной уверенностью того, кто любим и сознает свою неотразимость. И однако в тоне его прозвучала какая-то усталость и даже нечто вроде досады. Можно было подумать, что свидание, которое королева ожидала со всем нетерпением страсти, для него являлось тяжкой повинностью.
Леонора слишком хорошо знала своего супруга, чтобы не заметить эти нюансы, для постороннего уха совершенно неразличимые. Казалось бы, усталое равнодушие должно было успокоить ревность, терзавшую сердце Галигаи, но — вот странная вещь! — это, напротив, встревожило ее. Тем не менее, она не выдала себя ничем и, мягко кивая, выразила одобрение убежденностью Кончини — и только горящий взгляд ее пытался проникнуть в самые глубины его души.
— Сегодня я ночую в Лувре, — сказала она просто. — Моя очередь быть при королеве.
В черных глазах ее супруга на мгновение сверкнула радость Леонора уловила и это, однако вновь мощным усилием воли скрыла свои чувства, спокойно добавив:
— Возможно, и вам стоило бы последовать моему примеру. Вы понимаете?
— Не разделяю вашего мнения, — живо отозвался Кончини. — Наоборот, мне было бы лучше провести эту ночь дома… И я сделаю так, чтобы об этом стало известно.
Она на секунду задумалась, хмуря брови, а затем ответила:
— В самом деле, возможно, вы правы.
У Кончини вырвался вздох облегчения.
«Он доволен, что получил свободу на эту ночь, — произнесла она мысленно. — Хорошо, Кончини, ступай! Отправляйся на любовное свидание! Я все равно узнаю, где ты был!»
Вслух же проговорила:
— Но в любом случае постарайтесь никуда не отлучаться…
Она запнулась. Кончини даже не повел бровью.
— Или по крайней мере дождитесь половины двенадцатого… даже полуночи, — закончила она. — Да, полагаю, что в полночь все уже свершится.
В с внезапным порывом нежной заботы, которая тронула бы любого, кроме безразличного супруга, она добавила с непривычной для нее искренностью:
— Я все предусмотрела и все рассчитала… но кто знает? Какой-нибудь роковой случай может расстроить наши планы… Никто не должен видеть тебя в городе между девятью и двенадцатью часами. Поверь мне, Кончинетто… не выходи из дома в это время! Мы рискуем головой, Кончино… помни об этом!
С удивительной покорностью он заверил ее:
— Я всю ночь буду у себя… Обещаю тебе, Леонора!
Она вздрогнула. Кровь прихлынула к ее щекам, и было видно даже под густым слоем румян, как сильно она покраснела. В голове же у нее вихрем пронеслись мысли, полные отчаяния:
9
Concino mio (итал.) — мой Кончино.