Страница 125 из 134
— О, да! Разумеется, сударыня…
— Так вы пришли получить чин капитана гвардейцев, который я не смогу вам дать, к моему огромному сожалению, ранее, чем через месяц?
— Нет, сударыня…
— Так почему же тогда вы здесь, а не в Монмартрском аббатстве?
— Да, я должен был находиться при Виолетте; но я сейчас скажу вам вот что, сударыня: герцог де Гиз строго-настрого запретил мне приближаться к аббатству, до такой степени его мучает ревность…
— Вот как? — холодно спросила Фауста. — А я-то хотела оставить ее в живых. Что ж, видно ей суждено умереть!..
— Я продолжаю, — вновь заговорил Моревер, и в его голосе тоже зазвучала плохо скрытая ирония. — Сударыня, вы должны меня знать, ведь вы прибегали к моим услугам. Следовательно, вы могли бы предположить, что, несмотря на запрет герцога де Гиза, я бы уже был в аббатстве… я бы уже похитил мою жену: ведь она и впрямь жена мне перед лицом Господа… Одним словом, я был бы уже очень далеко от Парижа вместе с красавицей Виолеттой…
— Как раз об этом мы и договаривались… — перебила его Фауста.
— Да, но произошло одно незначительное событие, из-за которого я больше не желаю бежать из Парижа в одиночку. Мне нужна надежная охрана.
— И это событие?..
— Господин де Пардальян вышел из Бастилии.
Если Моревер и испытывал какие-либо подозрения по поводу чувств, питаемых Фаустой к Пардальяну, то они развеялись в одно мгновение. Ибо поистине невозможно передать словами ту высшую степень показного равнодушия, с каким Фауста восприняла сию новость, оглушившую ее, подобно раскату грома: «Пардальян вышел из Бастилии…»
И пока ее мысли кружились в вихре смятения, она, улыбающаяся и спокойная, спросила с прежней иронией в голосе, к которой, однако, теперь примешивалась нотка жалости:
— Бедный господин Моревер, что же с вами будет?
Посетитель заскрежетал зубами. Фауста одной-единственной фразой выразила суть преследовавших его страхов: раз Пардальян на свободе, что станется с ним, Моревером?
Чудовищный сон, продолжавшийся шестнадцать лет, так никогда и не кончится! Мореверу давно казалось, что его уже нет, что он — не человек, не личность, он всего лишь тень, даже меньше, чем тень, он нечто вроде блуждающего огонька, который несется над землей, подчиняясь дуновениям капризного ветерка.
— Что со мной будет? — повторил он, как-то устало вздохнув. — Я думал, вы поняли, сударыня. Мне нужно опереться на Гиза. Нас теперь четверо, тех, кто ненавидит этого человека: де Гиз, Леклерк, Менвиль и я, — вот четверка единомышленников… четверка испуганных до смерти, если желаете…
— Испуганных до смерти? — спросила Фауста. — Я верно расслышала: испуганных до смерти?.. Гиз боится? Ну, мой дорогой Моревер, не стоит приписывать свои чувства другим…
Заглянув в глубину собственной души, Фауста обнаружила там нечто прежде ей незнакомое — ужас! Но в глазах Моревера она продолжала оставаться Фаустой, сильной, непобедимой и всемогущей. Ибо ничто в ее поведении не могло заставить заподозрить, что это самое мгновение ее мысли напоминали тополиные листья, которые ураган срывает с ветвей и уносит, беспорядочно кружа. У Моревера же не было ни силы, ни желания скрывать свои опасения и свои тревоги.
— Сударыня, — возвысил он голос. — Гиз боится. Моревер боится. И только одно может спасти всех нас: нам надо составить единый кулак, чтобы нанести врагу удар, подобный удару молнии. Гиз видел смерть вблизи десятки раз. Я помню, как он шел в бой, сняв шлем и кирасу. Он — истинный гений храбрости!.. Бюсси-Леклерк дрался со всеми, кто считается в Париже отчаяннейшими забияками, и всегда дрался с улыбкой… Менвиль нанес своим кинжалом и шпагой больше ударов, чем насчитывается колечек в его кольчуге… Я же, сударыня, — Моревер, и про меня говорят: Моревер не боится ни Господа ни Сатаны, но нет такого черта, который не боялся бы Моревера… И молва не лжет, сударыня!
Моревер огляделся вокруг, и в его взгляде горела страшная ненависть, как если бы он ненавидел все человечество. Он словно надеялся на то, что неожиданно появится кто-нибудь, на кого он мог бы излить свою ярость.
— Герцог де Гиз, сударыня, сказал нам вот что: «Я думаю, все мы умрем от руки проклятого Пардальяна!» Что касается меня, то ему даже не было нужды говорить это. Вот уже шестнадцать лет, как я это знаю! Это нестерпимо, сударыня, до такой степени, что иногда я чувствую, как безумие охватывает меня… Это не страх смерти, я никогда не боялся ее и много раз хотел покончить с собой… Для меня, как и для монсеньора, Пардальян является напоминанием о чудовищных событиях прошлого, вот почему мы страшимся будущего до тех пор, пока он жив… А ведь он жив, сударыня, он на свободе!..
Здесь Моревер в нескольких словах поведал о событиях, которые произошли в Бастилии. Фауста выслушала его рассказ с тем же спокойствием, исполненным сострадания. Моревер закончил:
— Вот что я пришел сообщить вам, сударыня… Герцог, я, Леклерк и Менвиль объединяемся с сего дня для того, чтобы поразить общего врага. Это значит, что я не могу задерживаться в Монмартрском аббатстве. Герцог отправляется в Шартр, и мы следуем за ним.
— Может, да, а может, и нет, — ответила Фауста. — Но ответьте мне, господин Моревер, какие шаги вы предприняли для его поисков? Ведь этот человек вышел из Бастилии еще утром!
— Мы назначили цену за его голову: пять тысяч золотых дукатов… но это безнадежно; ибо, по всей вероятности, он покинул Париж на рассвете; видели, как он направлялся к воротам Сен-Антуан. Мы послали нескольких всадников в сторону Венсенского леса; но я знаю, что все это бесполезно…
Моревер замолчал и с нетерпением ожидал разрешения удалиться.
— Хорошо, возвращайтесь к герцогу, — размеренно произнесла Фауста. — Мы вернемся к нашим с вами общим планам, господин Моревер, когда вы вчетвером победите вашего врага.
Моревер поклонился и направился к той же двери, через которую недавно вошел.
— Нет, — сказала Фауста, — пройдите сюда.
И она указала на дверь, которая вела в таверну. Во дворце Фаусты следовали обязательному правилу: как можно меньше людей должно входить в него и выходить обратно, и уж тем более среди бела дня.
Итак, Моревер, откланявшись, раскрыл упомянутую дверь и очутился в харчевне, а вернее, в той роскошно обставленной комнате, которая казалась продолжением дворца. Он пересек ее и вошел в кабинет в тот самый момент, когда одна из хозяек, Пакетта, появилась из другой двери. Увидев незнакомца, она живо закрыла дверь, как если бы опасалась, что он увидит людей, находившихся в соседнем помещении. Моревер уже был в общем зале, и Пакетта спросила, чего он желает. Он, наверное, тогда только и заметил, что оказался в таверне. Отрицательно покачав головой, Моревер шагнул на крыльцо.
«Это сумасшедший», — подумала Пакетта и, взяв оплетенную бутыль сомюрского вина, вернулась в тот кабинет, из которого выходила, когда встретила Моревера.
— Я испугалась, — сказала Пакетта своим гостям.
— Чего? — спросил Пардальян насмешливым тоном.
Посетители, которых Моревер едва не увидел и которые могли бы увидеть его самого, если бы Пакетта не закрыла столь поспешно дверь, были Пардальян и Карл Ангулемский. После ухода Жака Клемана они остались сидеть за столом в том же кабинете.
— Чего? — переспросила Пакетта. — Человека со зловещим лицом, не ответившего мне ни слова, когда я с ним заговорила. Бог знает, как он попал в таверну. Возможно, он ищет вас!
— Ну что ж, пусть ищет! — холодно сказал шевалье и продолжил разговор с того самого места, на котором остановился:
— Итак, моя прекрасная Руссотта, и вы, моя очаровательная Пакетта, вы обе вовсе не хозяйки «Железного пресса», как утверждает ваша вывеска. Вернее будет сказать, что вы служанки некоей таинственной дамы.
— Пусть Господь убережет вас от знакомства с ней! — вскричала Руссотта.
— Да-да, служанки! — вновь заговорил Пардальян. — А, быть может, ее шпионки?
Это слово совершенно не оскорбило бывших гулящих девиц.