Страница 6 из 127
Девушка грациозно сорвалась с места, выскочила на лестницу, как молодая лань, подлетела к выходу, отперла засовы, распахнула дверь и застыла на пороге. Сердце у нее колотилось, а глаза были устремлены к Свекольному ряду.
Какой-то человек выходил оттуда на улицу Фуражек. Только любящее сердце дочери могло подсказать Жизели, что это ее отец. Потому что видела она лишь мягкие высокие черные сапоги с длинными шпорами из вороненой стали, широкий серый плащ, из-под которого торчал конец длинной шпаги, и серую шляпу с красными перьями. Эта шляпа полностью скрывала лицо мужчины, шагавшего по улице.
Дочь смотрела на отца во все глаза. Слезы радости струились по ее щекам.
Через два дома стояла повозка с сеном. Вот она дрогнула и тронулась навстречу мужчине в сером плаще. Улица была узкая, сено на повозке доходило до второго этажа, а сама она занимала весь проход. Девушка вынуждена была отступить назад, когда повозка поравнялась с ней. Потом и мужчине пришлось остановиться и прижаться к стене. Скрипучая повозка медленно проползла мимо него.
Тогда человек в плаще пошел дальше. Увидев дочь, он прибавил шагу — и вскоре уже прижимал Жизель к груди, покрывая поцелуями ее чистый лоб и золотые локоны и непрестанно повторяя:
— Дочь моя! О моя девочка! Ненаглядная моя Жизель! Мое милое, милое дитя!..
— Отец! Батюшка! — шептала Жизель. — Наконец-то!.. Живой и здоровый, слава Богу.
И снова начались объятия и поцелуи. Отец и дочь обнимали и трогали друг друга, словно не веря собственным глазам и всячески пытаясь убедиться, что не ошибаются и встреча их происходит наяву, а не во сне.
Было видно, что отец души не чает в дочери, а та любит и почитает своего дорогого батюшку.
Они забылись на какое-то время. Обоим казалось, что не прошло и секунды, а на самом деле они стояли на пороге уже несколько минут.
Пардальян прекрасно знал, что улица Фуражек принадлежит торговцам фуражом. Когда он говорил Ландри Кокнару, что им троим, может быть, представится шанс на спасение, он рассчитывал именно на это. Он думал, что есть «шанс» выбраться на улицу Фуражек, что потом, «может быть», появится «шанс» углядеть кучу сена или соломы и спрыгнуть на нее, не рискуя свернуть себе шею. И вот тогда у них действительно будет «шанс» выжить.
Этот спасительный фураж Пардальян и высматривал с кровель после сумасшедших трюков на островерхой крыше, благодаря которым вся троица оказалась над нужной улицей. Но счастье, похоже, отвернулось от беглецов. Напрасно шевалье озирал мостовую, рискуя свалиться вниз.
Пардальян был близок к отчаянию, когда вдруг увидел наконец то, что искал: открылись какие-то ворота, и из них выкатилась повозка, груженная сеном. На нее-то и показал Пардальян своим спутникам, когда проговорил:
— Все, пришли. Теперь вниз.
И они прыгнули — один за другим. Сено смягчило удар, и никто из беглецов не пострадал.
До сих пор Пардальян не размышлял над тем, что будет делать, когда спустится с крыши. Он был из тех людей, которые считают, что всему свое время и что не следует опережать событий. Теперь же, после основательной встряски шевалье сразу задумался над этим жизненно важным для беглецов вопросом. «Шанс» представился, и они не свернули себе шеи. Это было уже кое-что. Однако — еще далеко не все…
Они не могли втроем противостоять Кончини, у которого было пять или шесть офицеров и свыше пятидесяти воинов. И если бы только они… А то еще этот цепной пес Фаусты с десятком великанов, число которых того и гляди возрастет — никогда не знаешь, что может выкинуть эта женщина. Да еще прево со своими стрелками. И его лейтенанты с другим отрядом. Нет, врагов было слишком много.
Единственное, на что можно было рассчитывать, — так это проскользнуть у них между пальцами. Трудная задача, ничего не скажешь.
Вот над ней-то и бился сейчас неутомимый Пардальян.
К несчастью, особенно раздумывать было некогда: повозка простояла на месте ровно столько времени, сколько понадобилось ее хозяину, чтобы закрыть ворота. Правда, он особенно не спешил. Как бы там ни было, ворота захлопнулись, и владелец телеги взял лошадей под уздцы. Шевалье де Пардальян, граф Одэ де Вальвер и его оруженосец Ландри Кокнар отправились в путь в стогу сена.
Самым неприятным было то, что хозяин повел своих лошадок к Свекольному ряду. Иными словами, навстречу Кончини, д'Альбарану, прево и его стрелкам. Навстречу своре бешеных псов, которые неслись со всех ног, чтобы обыскать улицу. Не обнаружив трупов, они наверняка заинтересуются повозкой с такой мягкой поклажей.
Пардальян и его спутники, преодолели множество препятствий, неоднократно рисковали головами — и все это ради того, чтобы теперь глупо, смехотворно угодить прямо в лапы врагу, словно пташки в расставленные силки. В этом сене беглецы не смогут даже достойно защищаться! А они-то считали, что уже почти спаслись!
От этой мысли можно было просто взбеситься. И на шевалье действительно накатил страшный приступ холодной ярости.
Понятно, что в неистовый гнев он пришел не потому, что вот-вот должен был погибнуть в схватке, в исходе которой не оставлял никаких сомнений численный перевес противника: Пардальян уже давно не дорожил своей жизнью. Нет, он пришел в бешенство, сознавая, что с его смертью Фаусте будет обеспечена победа.
Разъяренный Пардальян кое-как выпрямился на пьедестале из сена. Бледный, растрепанный, страшный, он выхватил шпагу — ибо все три шпаги давно уже покоились в ножнах. Понятно, что спутники немедленно последовали примеру шевалье: безраздельно доверяя ему, они повторяли малейшие его движения и готовы были слепо повиноваться во всем. Обнажив клинок, Пардальян прорычал ужасным голосом:
— Клянусь Пилатом, нам нечего делать в этой копне, где нас переловят и насадят на вертел, как малых гусят! Вперед, и раз уж нам суждено погибнуть, так и не одолев проклятую Фаусту, — хоть порезвимся напоследок!
Он уже собирался соскользнуть со стога. Но шевалье было так жалко уступать Фаусте победу, что он задержался, жадно высматривая какую-нибудь щель, в которую можно было бы ускользнуть от Кончини и его банды разбойников и убийц.