Нострадамус

Лагард упал, получив мощный удар по голове эфесом тяжелой шпаги. Теряя сознание, он хотел крикнуть: «Вперед!» — но не сумел, из глотки его не вырвался ни один звук.

— Руаяль! Руаяль де Боревер! — кричали четыре разбойника, размахивая шпагами, как сумасшедшие.

— Эй, заткнитесь, пьяницы! — прорычал Руаяль, сам ни на секунду не переставая колоть и рубить.

— Черт возьми! Вот это удар так удар! — в который раз восхитился король.

Растерянные, окровавленные, обезумевшие от того, что на них нападают одновременно со всех сторон, и от своего полного бессилия отразить сыплющиеся отовсюду удары, так и не получившие приказа что-либо предпринять против короля, а потому свободные от всяких обязательств, двенадцать головорезов разгромленного Железного эскадрона одинаковыми движениями, словно по общему согласию, сунули шпаги в ножны.

— Ну и прекрасно! — проворчал один из них. — Значит, уходим…

Они подняли с земли двух или трех раненых. Четверо подошли к лежащему без чувств Лагарду и его тоже, подняв на руках, унесли с поля боя. Ни Руаяль, ни король пальцем не пошевелили, чтобы воспротивиться этому. И минутой позже Железный эскадрон исчез за поворотом улицы.

— А теперь — нашу долю! — сделав шаг вперед, вежливо попросил Тринкмаль.

— Нашу долю? — возмутился Корподьябль. — Какого черта! Здесь все наше!

— Заткнитесь же, сучьи дети! — заорал Руаяль.

— Сент-Андре, — спокойно сказал Генрих, вкладывая шпагу в ножны, — отдай свой кошелек этим славным парням, и пусть они отправляются к чертовой матери!

«Славные парни», задрожав от радости, сняли шляпы, галантно взмахнули ими, сделали выпад правой ногой и поклонились чуть ли не до земли. Но Сент-Андре не пошевелился, да он и не слышал приказа. Получив сквозную рану в плечо, он валялся без сознания на земле прямо под веревочной лестницей.

— Гляди-ка! — удивился Генрих. — Да он мертв… Хотя, ей-богу, рано или поздно это должно было с ним случиться. Сударь, — обратился он к Руаялю де Бореверу, — я очень обязан вам. Без вас, вполне может быть, я лежал бы сейчас рядом со своим спутником. Скажите, пожалуйста, кто вы такой?

— Меня зовут Руаяль де Боревер, — холодно ответил молодой человек.

Генрих нахмурил брови.

— Молодой человек, — сказал он, — мне уже говорили о вас. Услуга, которую вы мне оказали, еще слишком свежа в моей памяти, чтобы я мог передать вам, что именно говорили. Но все, что я могу для вас сделать, это — отсрочить на неделю исполнение приказа, отданного в отношении вас. Следовательно, вам нужно использовать эту неделю, чтобы отправиться куда-нибудь подальше от Франции и постараться применить там свои способности…

— Сударь, — отозвался Боревер, — вы попросили меня назвать свое имя, и я сделал это. А теперь, пожалуйста, скажите ваше.

Король мрачно улыбнулся. И произнес ледяным тоном, сопровождая свои слова жестом, подобным удару топора:

— Послушай, милейший, убирайся-ка сию минуту, если не хочешь, чтобы я отнял у тебя ту милость, коей только что пожаловал!

— Господи боже мой! Пощупаем-ка его немножко, этого нахала!

— Точно, пощупаем! Мне нужны деньги для завтрашней мессы!

— Давай деньги, черт тебя побери! — прорычал Буракан.

— Danaro, madona ladra!.

Четыре разбойника сделали два шага к королю. Но сразу же были отброшены назад на четыре шага ударами мощных кулаков.

— Ах, проклятые псы! Ах, чертовы язычники! Вон отсюда, выродки! Вы мешаете мне поговорить с этим господином и преподать ему урок вежливости. Ну-ка, несчастные, по кому веревка плачет! Марш! Вот вам экю! Вот вам су! Вот вам денье!

«Экю», «су» и «денье» градом сыпались на головы, спины и плечи четырех разбойников в виде ударов и сыпались с такой потрясающей скоростью, что те отступали и отступали в молчаливом восхищении.

— А ну, пьяницы, собаки паршивые, бесстыжие грабители, убирайтесь и держитесь подальше отсюда, пока я сам вас не позову! А теперь, мсье, — прибавил он, оборачиваясь к Генриху II, — ваше имя, мы ведь остались одни…

Генрих скрипнул зубами. Он огляделся, пытаясь сдержать гнев. Они действительно остались одни. Бешенство душило короля, но страсть, одолевавшая его, оказалась сильнее бешенства.

— Молодой человек, — сказал он холодно, — в последний раз говорю вам: уходите. У меня дела в этом доме.

— Ради которых вы хотели подняться по веревочной лестнице?

— Да, — процедил Генрих сквозь зубы. — Как видишь. Речь идет о любовном свидании.

— Вы лжете! — заявил Руаяль де Боревер, ставший бледным, как смерть.

— Проклятие! — вне себя проревел король. — Да ты знаешь, с кем говоришь, болван?!

— Битый час прошу вас назвать свое имя, мсье! Но кем бы вы ни были, вы лжете. Эта лестница ведет в резиденцию великого прево. А мадемуазель Флориза де Роншероль никому не назначает любовных свиданий. Потому я и говорю вам: вы лжете!

— Ничтожество! На колени, несчастный, и проси прощения! Раз уж тебе так хочется знать, сейчас скажу. Так вот: я — король!

Боревер скрестил руки на груди и отозвался совершенно спокойно:

— Значит, король? Что ж, король Франции, вы солгали. Король Франции, — продолжал он голосом, в котором звучали угрожающие нотки, — я, Руаяль де Боревер, запрещаю вам оскорблять девушку, которая живет в этом доме! Король Франции, сию минуту убирайтесь отсюда, и предупреждаю: отныне все, что я могу сделать для вас, — это отпустить с миром вместо того, чтобы заткнуть обратно вам в глотку те оскорбления, которые только что сорвались с вашего поганого языка.

Генрих простоял минуту в немом изумлении. Он поднял глаза к небу: не поразит ли молния наглеца? Потом он взглянул тому под ноги: не разверзнется ли земля? Ни грозы, ни землетрясения… Ничего…

— Пошел отсюда! — загремел вместо того Руаяль, еще более прямой и несгибаемый, чем всегда.

И тогда Генрих вспомнил, что он мужчина. Ему претила мысль о том, чтобы запятнать свою шпагу презренной кровью этого мужлана, но он постарался отогнать эту мысль и вынул оружие из ножен, правда, проворчав:

— Посмотрим, хватит ли ему наглости замахнуться на своего короля!

Нет, на это у Боревера не хватило наглости. Он просто-напросто выхватил из рук Генриха королевскую шпагу и… разломал ее надвое о колено.

— Ничтожество, — только и смог сказать Генрих упавшим голосом.

— Эй вы, бродяги, сюда! — крикнул между тем Руаяль.

Четверка висельников не заставила себя долго ждать. Издали, ничего не слыша, ночные разбойники наблюдали за всем происходящим, еще потирая намятые бока, и вот теперь приблизились — торопливым шагом и сияя улыбками.

— Помните мое убежище на улице Каландр?

— А как же, — просто ответил Буракан.

— Отлично, — сказал Руаяль. — Отведите его туда и хорошенько стерегите, пока я не приду. Если его там не окажется — слышите? — если его там не окажется, куда бы вы ни спрятались, я найду вас даже под землей и спущу шкуру!

Несколько секунд у бандитов ушло на обмен восторженными взглядами и подталкивание друг друга локтями, но, спохватившись, они окружили царственного пленника, правда, понятия не имея, кто он таков, и почти сразу же исчезли вместе с ним за поворотом улицы. Издали их передвижения напоминали бегство теней или призраков, сопровождающееся молчаливой, но чрезвычайно взволнованной жестикуляцией.

И тут оказалось, что за всем происходившим наблюдал еще один человек. Он все видел, все слышал. Когда тени испарились, он прошептал:

— Только сын короля мог так говорить с королем. Это странно и замечательно. Рок, некоторые, говоря о тебе, утверждают, что ты — всего лишь слово. Но я ощущаю тебя, я дотрагиваюсь до тебя, я сжимаю тебя в объятиях. Вот и возникла непримиримая ненависть между отцом и сыном. И я, я зажег этот факел. Где возгорится пожар от его искр?

Говоря это, Нострадамус дрожал. Обуревавшие его мысли можно было легко прочесть на бледном лице мага. Руаяль де Боревер, обнаружив безмолвного свидетеля, подошел к нему.

— Вы видели? Вы слышали?