Любовь шевалье

— Вы хотите испортить дверь? — удивилась Югетта. — Возьмите лучше ключ!

— Мы щедро вознаградим вас, милочка! — обрадовался Моревер.

Вскоре дверь была отперта; однако, увидев длинный коридор, три негодяя сообразили, что старый хитрец снова обманул их. Они кинулись к выходу, но спешили напрасно: Пардальян давно убежал. Он торопился теперь в Воровской квартал, но совсем не для того, чтобы там затаиться; ветеран хотел разыскать лихих парней, которые помогли бы ему доставить семью герцога де Монморанси в родовой замок маршала.

На улице к Пардальяну подскочил Пипо. Пес не изменил себе: он держал в пасти колбасу, которую, воспользовавшись возникшей неразберихой, стащил на постоялом дворе «У ворожеи».

После ухода троих буйных посетителей Югетта направилась на кухню, где и нашла своего достойного супруга; трактирщик клокотал от гнева и обиды.

— О Создатель! — верещал он. — Я горячо надеюсь, что господин де Пардальян не сунется больше к нам с этим дурацким счетом!

— Ну почему же? — светло улыбнулась Югетта. — Пусть зайдет и расплатится; не такие мы богачи, чтобы отказываться от денег.

— Не надо мне его золота! — подпрыгнул почтеннейший Ландри. — Всякий раз, как он дотрагивается до своих монет, немедленно заваривается каша с битьем посуды и поломкой мебели в зале.

— А вы приплюсуйте это к его долгу, — надоумила мужа Югетта.

Сокрушенно охая, Ландри устроился за столом и добавил к устрашающих размеров счету следующее:

«Затем: целый обед, к коему подавалось вино, — два экю пять су; затем: бутылка старого бургундского — три экю; затем: две бутылки сомюрского — два экю; затем: перебитая посуда и приведенная в негодность мебель — двадцать ливров; затем: колбаса, украденная собакой шевалье де Пардальяна, — пятнадцать су четыре денье».

— Позволь, я спрячу эту бумагу, — промолвила Югетта, заботливо склоняясь над супругом.

Ландри протянул ей свиток и поплелся к плите в самом дурном расположении духа. А Югетта дописала внизу, под итоговыми цифрами:

«Уплачено господином де Пардальяном посредством двух поцелуев, один из которых поступил от него лично, второй — от имени господина шевалье; каждый поцелуй оценен в тысячу пятьсот ливров».

Хозяйка решительно перечеркнула счет и убрала его в шкатулку, хранившуюся у нее в спальне.

Около шести вечера Пардальян-старший снова объявился во дворце Монморанси. Перед этим он немало побегал по Воровскому кварталу, где шептался с какими-то людьми на редкость подозрительного вида, которых в этой сомнительной части города было полным-полно. В особняк герцога он возвратился в прекрасном настроении, ухмыляясь в усы и довольно бурча:

— Поглядим, что выйдет из этого разговора…

Какой разговор имел в виду ветеран? Мы ведь не забыли, что перед тем, как покинуть дворец Монморанси, Пардальян-старший заглянул к сыну и сказал, что собирается в Воровской квартал. Отец распрощался с Жаном, однако вскоре опять зашел к нему — вроде бы для того, чтобы прихватить с собой Пипо. Однако мы еще не знаем, что, расставшись с сыном в первый раз, Пардальян-старший облазил весь особняк и наконец разыскал Лоизу.

— Как хорошо, что я вас встретил! — обрадовался Пардальян-старший. — А то бы так и не свиделся с вами перед отъездом.

— Перед отъездом?! — потрясенно прошептала побелевшая Лоиза.

— Да, мы с сыном отбываем…

И старый хитрец принялся в красках расписывать загадочный недуг, от которого на глазах тает несчастный юноша. Разливаясь соловьем, Пардальян-отец незаметно увлек Лоизу к дверям спальни Жана. Расстроенная девушка, не замечая того, шла за ветераном: нежданная весть повергла ее в отчаяние; сердечко Лоизы почти перестало биться от горя. А Пардальян-старший тем временем толкнул дверь, за которой тосковал его сын, и Лоиза услышала, как Жан изливал душу Пипо. Отец забрал пса и зашагал прочь, не прикрыв двери, возле которой замерла Лоиза… О чем думала она в эту минуту? Какие чувства обуревали красавицу? Во всяком случае кончилось это тем, что Лоиза шагнула в комнату и, глядя пораженному шевалье в лицо, промолвила:

— Вы покидаете нас? Отчего?

Жан совершенно потерял самообладание; он разнервничался, кажется, куда больше, чем Лоиза.

— Откуда вы узнали? — в полной растерянности пробормотал он.

— Сперва мне сообщил об этом ваш батюшка, а после — и вы сами… Извините, шевалье, получилось так, что я невольно подслушала… Я вовсе не хотела… Но вы говорили, что собираетесь отправиться туда, откуда нет возврата… и что вашего песика вы с собой не возьмете… и еще вы признались, что спешите с отъездом, поскольку попали в беду… О, шевалье, что же это за края, откуда нет пути назад?

— Ах, не терзайте меня, мадемуазель…

— И куда нельзя последовать за вами милому Пипо?.. Так какая же беда с вами приключилась?

Она спрашивала его точно в беспамятстве, сама изумляясь собственной храбрости. Девушку била дрожь, в прекрасных глазах стояли слезы. Шевалье любовался Лоизой, замерев от восторга; сердце же его едва не разрывалось от боли.

— Ах, это все пустая болтовня… Нет никакой беды…

— Вам просто не нравится здесь! — вскричала Лоиза, не в силах скрыть душевного волнения. — О да, вам здесь не нравится! Вам наскучило общество моей больной матери… моего отца…

И совсем тихо она закончила:

— …и мое тоже!..

Шевалье опустил веки, молитвенно сложил руки и проговорил прерывающимся от страсти голосом:

— Быть здесь… Быть здесь для меня — райское блаженство!

Лоиза издала негромкое восклицание; сердцу и душе ее открылась правда: девушке, наконец, все стало ясно. Теперь она была белее снега — но смогла произнести:

— Вы решили не уехать… а умереть!

— Увы, это так.

— Но почему же? Почему?

— Я вас люблю.

— Вы любите… меня?..

— Да!

— И ищете смерти?

— Да! Да! Да!

— Значит, вы стремитесь убить и себя, и меня?..

Она говорила едва слышно, тихим, дрожащим голосом — и столь же негромко отвечал ей шевалье. Трепеща от нахлынувших чувств, они даже не очень понимали, какие слова срываются с их уст. Но каждый звук, каждое движение было исполнено любви и нежности. Молодые люди и не пытались притворяться. Лоиза беседовала с Жаном второй или третий Раз в жизни, однако, не колеблясь, раскрыла ему свое сердце. У нее не мелькнуло ни одной мысли о том, что любовь нужно таить, что проявлять ее неловко… Лоиза, сама робость и деликатность, даже не вспомнила в эту минуту о приличествующей юной особе стыдливости. Речь красавицы звучала искренне и безыскусно. Лоиза чистосердечно призналась в том, в чем совершенно не сомневалась: если погибнет шевалье — погибнет и она. Это было очевидно, иначе случиться просто не могло: тут не возникало никаких вопросов. Лоиза не ломала голову над тем, являются ли ее переживания любовью. Ей было ясно одно: ее судьба неразрывно связана с судьбой шевалье, ее душа слилась с душой этого юноши. Куда бы он ни отправился — она последует за ним; когда бы ни умер — тут же угаснет и она. Никакая сила не оторвет их друг от друга.

— Значит, вам хочется, чтобы я тоже погибла? — повторила девушка.

Взгляд ее светлых и чистых, точно синева небес, очей был устремлен на шевалье де Пардальяна. Жан затрепетал. Он уже не помнил, что герцог собирается выдать Лоизу замуж за какого-то графа де Маржанси и тот вскоре разлучит их. Ошеломленный юноша пробормотал:

— О Боже! Сплю я или грежу?!

Лоиза потупилась; щеки ее стали белее лилий, и она медленно проговорила:

— Если вы умрете, мне тоже не жить… потому что… потому что я люблю вас…

Они замерли совсем близко друг от друга, однако же тела их не соприкасались. Юноша остро ощущал: как только он дотронется до руки Лоизы, та потеряет сознание. И тогда он произнес без всякой рисовки (ничто ведь не потрясает так, как правда):

— Лоиза, я дышу лишь потому, что небезразличен вам… Я считал абсурдной даже робкую надежду на вашу благосклонность… Я решил бы, что сошел с ума, если бы попытался вообразить, как вы вдруг полюбите меня… Однако это случилось… О Лоиза, я даже не понимаю, чувствую я себя счастливым или нет… Душу мою внезапно озарило солнце… Вы воскресили меня, Лоиза!