Страница 28 из 141
По найденным новым документам, прямое убийство сначала не предусматривалось. Ликвидировать царя и его семью пытались с помощью хитроумного плана, целью которого была организация инсценировки побега императора.
Однажды в булочке, поданной к чаю, Николай II обнаружил искусно запеченную в тесто записку. Она была на французском языке. Царь прочел ее. Ему предлагалось бежать. В конце стояла подпись: «Офицер».
Он должен был дать ответ тоже по-французски.
Однако Николай II по каким-то причинам предложение не принял и на записку не ответил. Предположив, наверное, что он колеблется, неизвестный «офицер» снова дал о себе знать и снова запиской в булочке. Таких посланий царь получил несколько.
Письма были настолько искренними и горячими, что адресат готов был поверить в чистоту замыслов их автора. Но что-то удерживало царя от необдуманного поступка. Он так и не решился на предложенный ему вариант побега.
И правильно поступил. Потому что этим «офицером» был не кто иной, как Петр Войков. Это он сочинял письма по-французски. Замысел чекистов заключался в том, чтобы спровоцировать царя на побег, добиться от него письменного согласия на предложение мифического офицера и организовать спектакль с бегством, во время которого ликвидировать царскую семью, предъявив письменные доказательства заговора. Но царь на провокацию не поддался. Поэтому чекистам оставалось только прямое убийство.
В эмифантской литературе описано свидетельство одного из сотрудников советского посольства в Варшаве, которому Войков рассказывал о своем варианте истребления царской семьи. По словам Войкова, его проект был самым «чистым». Он предлагал довезти царское семейство до ближайшей полноводной реки и, расстреляв, потопить в реке, привязав гири к телам. Но президиум Уралсовета не согласился.
Словом, роль Войкова в уничтожении семьи императора в дополнительных доказательствах не нуждается. Он был одним из самых ярых сторонников этой жестокой по отношению к детям Николая меры. Великая французская революция в свое время казнила короля и королеву, но не тронула дофина. В Екатеринбурге не пощадили больного наследника Алексея — возможно, с целью обрубить царский род навсегда.
Палачи выполнили поставленную перед ними задачу. И были обласканы и вознаграждены Кремлем. Все участники злодейского убийства царской семьи получили высокие и «хлебные» посты в Москве. Юровский стал руководить московской ЧК, а после Гохраном, Голощекин — Казахстаном, Сафаров — комсомолом, Белобородов — НКВД.
По моральным качествам они одного поля ягоды. Юровский был бесчувственным палачом, не знающим, что такое муки совести, и в тридцать восьмом году скончался от рака, Голошекин — дегенератом, его расстреляли свои в сорок первом, Сафарова постигла та же участь, Белобородова — тоже, к тому же его еще поймали за руку на краже крупной суммы денег.
Нет никаких сомнений, что и Войков был выдвинут на работу в Москву, а потом и за границу исключительно за участие в палаческой акции в Екатеринбурге. По своим моральным качествам он тоже не отличался от других убийц из этой галереи.
По воспоминаниям Бесед овского, Войков был высокого роста, с подчеркнуто выпрямленной фигурой, с неприятными, вечно мутными от пьянства и наркотиков глазами, с жеманным голосом, а главное, с беспокойнопохотливыми взглядами, которые он бросал на всех встречавшихся ему женщин. Печать театральности лежала на всей его фигуре. Он производил впечатление провинциального светского льва. Говорил всегда искусственным баритоном, с длительными паузами, пышными фразами, непременно оглядывался вокруг, как бы проверяя, произвел ли он должный эффект на слушателей.
У сотрудников посольства зрели подозрения относительно нормальности его повышенной чувствительности к дамскому полу. Женщины, с которыми он запирался в своем кабинете, намекали на извращенность его половых чувств. Подозрения усилились, когда посланник «вышел на улицу». По ночам он шлялся по глухим улицам Пражского предместья, а потом занимал скамейки в парке с какими-то дамами.
Впрочем, не исключено, что «господин посланник» прикидывался сексуальным маньяком, чтобы отвести от себя подозрения в той деятельности, которую он не хотел афишировать. Передвижения Войкова по городу и его ночные контакты фиксировались. Они прекратились после того, как польское министерство иностранных дел официально предупредило: оно не имеет права вторгаться в личную жизнь господина посланника, но желает поставить его в известность, что на глухих варшавских улицах нередко прохожих увечат, а посему жизни Войкова грозит опасность. Наверное, польским спецслужбам стало кое-что известно о его конспиративных делах, которые он маскировал под любовные похождения. Ведь посол — не рядовой сотрудник посольства, его просто так из страны не выдворишь.
Стало быть, оценка, данная Войкову Беседовским, не верна? Посол в Варшаве не был бабником? Истина, скорее, посередине. Уж кого-кого, а Войкова к числу бесцветных личностей не отнесешь. Жить он любил красиво, на широкую ногу. И рисковать тоже.
Авантюризм, азарт были его врожденными чертами. Он не мог без чувства опасности. При нем несгораемые шкафы в секретных комнатах посольства были переполнены взрывчаткой, ручными гранатами, оболочками бомб. Одно время он носился с идеей убить маршала Пилсудского, который в результате военного переворота пришел к власти.
Наверное, в Войкове проснулся бывший боевик. Хотя он в нем никогда не засыпал. Постпред не терпел спокойной жизни. Ему нужны были таинственные встречи, секретные совещания, подпольная работа. Размеренная жизнь вызывала у него депрессию, тоску. Он приобрел моторную лодку, гонял на ней по Висле, устраивая во время этих прогулок совещания с членами подпольного ЦК польской компартии и комсомола. На носу лодки развевался советский флаг, отбивавший у полиции желание ее остановить и проверить документы у подозрительных пассажиров.
На этой моторке Войков совершил и вовсе дерзкий поступок. Видному польскому коммунисту Лещинскому удалось бежать из кабинета судебного следователя. Он укрылся в советском посольстве. Ночью Войков сел за руль автомобиля и лично вывез беглеца к пристани, где стояла его моторная лодка. На ней полпред перевез Лещинского в Данциг. Советский флаг освобождал судно от таможенного досмотра польской пограничной стражи.
Многие сумасбродные, на грани смертельного риска, поступки Войкова до сих пор не преданы огласке. Но и то, что известно, поражает несоответствием дипломатическому статусу. Взять хотя бы его идею об устранении Пилсудского.
Войков неоднократно обсуждал технические детали теракта против главы польского государства с работниками ОГПУ, работавшими под крышей посольства. Но на покушение такого уровня нужна была санкция как минимум Дзержинского. При очередной поездке в Москву Войков поднял этот вопрос, но Дзержинский, даже не советуясь в Политбюро, дал отрицательный ответ.
За время своего пребывания в качестве полномочного представителя советского правительства в Варшаве Войков успел нажить себе врагов и среди руководства торгпредства, поскольку бесцеремонно вторгался в чисто коммерческую сторону сделок. Слухи о самоуправстве посланника все чаще долетали до Кремля. Возможно, они сознательно раздувались и преувеличивались, поскольку самонадеянный полпред затрагивал интересы торгового ведомства, не любившего, чтобы в его дела кто-то вмешивался.
Наверное в целях нейтрализации настырного посланника возникло дело о таинственной пропаже из его несгораемого ящика значительной денежной суммы. Войков разъяснял, что, сжигая некоторые секретные бумаги, срок хранения которых истек, нечаянно бросил в огонь и несколько тысяч долларов. При этом называл свидетеля — секретаря посольства, в присутствии которого все происходило. Свидетель, однако, заявил, что в сожжении бумаг не участвовал и никаких пылающих в огне долларов не видел.
В Центральную контрольную комиссию подбросили новый компромат — документы Политбюро, которые Войков якобы держал в легко доступных местах. Москва вдруг запросила сведения о числе дипломатических раутов, приемов, балов. Оказывается, поступили сигналы о том, что посольство получает в огромных количествах икру, балыки и другие деликатесы, а также горячительные напитки без соответствующего оформления. Назревала крупная неприятность, которая могла обернуться для Войкова отзывом из Варшавы. В польской печати появились сообщения о предстоящем отъезде советского посланника в Москву — правда, без указания причин.