Страница 37 из 76
Миг перед выстрелом — умугай-кыч! Он всегда приносил таёжному человеку маленькое счастье: тепло у костра, свежее мясо зверя, спокойные беседы с товарищами-охотниками. На этот раз стрелок выцеливал особенно тщательно: не ради маленького охотничьего счастья произведёт он сейчас выстрел — ради счастья Родины, ведущей смертельную борьбу с захватчиками.
— Трах! — карающе проговорила трехлинейка. Номоконов заметил, что пуля попала в цель. Толстый немец будто поскользнулся, взмахнул руками и упал лицом в снег. Стрелок навёл бинокль: немцы остановились, замахали руками, сбились в кучу и вдруг бросились в разные стороны. Двое вернулись, подхватили убитого и торопливо понесли его в кустарник. Номоконов передёрнул затвор, заманчиво-беспомощной была группа гитлеровцев, но пересилил себя и не выстрелил. Словно ветром сдуло врагов с лужайки между кустарником и ходом сообщения. Минута, вторая… Из леса выбежал немецкий офицер, зайчишкой замелькал на снегу, спрыгнул в ход сообщения, ринулся к траншее. Навстречу ему, пригнув голову, бежал высокий, который, видимо, должен был встречать толстого гитлеровца. Боднувшись головами, они на миг исчезли и опять побежали. Номоконов взял на мушку высокого, но опять не выстрелил. Стало понятно: его один-единственный выстрел в день первого снега на фронте — самый удачный в жизни, и ему, старому охотнику, ещё никогда не приходилось добывать столь редкого зверя!
— А не мучай ленинградских людей, — произнёс Номоконов.
Кое-где из траншеи по-прежнему вылетали комья снега, а потом словно вымерла она. Пятнадцать минут, двадцать… Каска показалась на бруствере, офицерская фуражка… Осторожно высунулся из укрытия солдат, спрятался, потом выскочил на бруствер, упал, снова выпрямился…
— Дура! —сказал по-русски Номоконов.
Вылез на бруствер другой солдат, боязливо вытянул шею, вскинул к глазам бинокль. Видно, не жалели гитлеровские офицеры рядовых, ценой их жизни хотели узнать, где затаился стрелок. Номоконов не шевельнулся. Наверное, враги старались разглядеть следы на белой целине, снег, взбитый телом снайпера. Где было понять пришельцам, что родного сына земли и снег согреет, упрячет за ним следы, не выдаст. Ещё несколько раз появлялись на бруствере каски и фуражки, высовывались солдаты, но стрелок ничем не выдавал себя. Потом немцы перестали «заигрывать». Из траншеи взлетела ракета, и тотчас ударил первый миномётный залп. Разрывы взмётнулись на краю бугра, вырвали пень, взрыхлили снег. Второй залп лёг за спиной. Горячий вихрь ударил в лицо Номоконова, сорвал покрывало, повалил дерево. Гулко застучали пулемёты, слышались громовые разрывы артиллерийских снарядов. Нейтральная полоса полыхала огнём, все кругом грохотало. В этой пляске смерти могучим и сильным чувствовал себя Номоконов.
— А не ходи на нас, — шептал он. — Вот так.
Ударила наша артиллерия. Над головой затаившегося солдата с нарастающим свистом пронеслись снаряды и разорвались у рощи. Очередной залп пришёлся точно по брустверу вражеской траншеи, поднял тучу снега и мёрзлой земли, осветил все вокруг проблесками пламени. Долго, до темноты, шла артиллерийская перестрелка. Уткнув голову в снег, без единого движения лежал полузасыпанный Номоконов. Когда стемнело и огонь прекратился, он сунул в зубы холодную трубку и пополз к своим. У прохода в минном поле его встретили сапёры:
— Наделал переполоха!
Номоконова проводили в чей-то блиндаж. Командир батальона майор Варданян, незнакомые артиллеристы, шумливый телефонист. Помощник командира снайперского взвода старший сержант Пётр Тувыров улыбается. Словно уже знают люди о большой добыче.
— Докладывайте!
Номоконов неторопливо поставил в угол винтовку, выпрямился и вскинул руку к шапке. Нечёткими были движения, негромко заговорил солдат. Хотелось ему сказать, что среди зверей есть вожаки, хоть у самых маленьких, как кабарга, хоть у самых больших, как сохатый. Есть главари у сильных и злобных кабанов, самые крепкие звери водят волчьи стаи. Все кажется вожакам, что они сильнее всех на свете — вот и попадают на мушку. И среди фашистов есть такие. Когда войну планировали-начинали, не думали, поди, что и на них найдётся управа?
Доложил Номоконов коротко.
Шустро двигались на передний край немецкие офицеры. А маленькая пуля остановила их, рассеяла, загнала назад, в кусты. Один замертво упал — самого жирного взял на мушку. Обозлились захватчики в ответ на один-единственный выстрел из винтовки, пальбу из орудий открыли, все вокруг вспахали-разворочали. Правильно, фуражки были на головах немецких командиров, меховые воротники на шинелях. Обыкновенные фашисты так… Мёрзли, конечно, ёжились, снегом кидались — грелись, в коротеньких шинелях по сырой траншее бегали. А эти очень уж быстро пододелись — принарядились к снегу. Кто такие явились — не знает Номоконов. В одном не сомневается: убитый должен быть «крупным зверем, пантачом». Узнавайте. Почему крупным? Бережёт зверь изюбр свои рога, налитые кровью, никогда не выйдет один к солонцу. Послушает-понюхает, глупый молодняк, родную матку вперёд пустит, а уж потом сам явится. Только не стал стрелять солдат в обыкновенных зверей, потерпел-подождал и «пантача» завалил на снег.
Крепко пожал руку Номоконову командир батальона, стал звонить разведчикам. Грязный, в задымлённом маскхалате, солдат чётко повернулся и вышел из блиндажа — надо было хорошенько помыться после охоты по первому снегу. И тогда снова придёт удача. Пусть предрассудком считает это лейтенант Репин — охотник из рода хамнеганов и на фронте не нарушит древнего закона тайги. Сейчас он придёт в свой блиндаж, разденется, выйдет на улицу и крепко оботрёт своё тело первым снегом, чистым и мягким. А потом закурит трубку и будет слушать товарищей — день первого снега приносит стрелкам удачу.