Дюрер

Обед постарались не затягивать — знали, что Эразм из-за камней в почках не может долго сидеть. Поэтому и писал и читал он всегда стоя. Когда хозяин дома провел философа и художника в свой кабинет, Эразм сразу же направился к секретеру. Попросил бумагу, чернила и перо: пока Дюрер будет рисовать, он сочинит письмо другу. Нечего зря тратить время. И за работой не оставался Эразм спокойным: то хмурил лоб, то иронически хмыкал. Дюрер наконец получил возможность как следует рассмотреть знаменитого мудреца. Был Эразм роста выше среднего, рыжеватее Дюрера. Несмотря на преклонный возраст, сохранил румянец на щеках, и лишь глубокие морщины у глаз да на лбу выдавали то, что лучшие его годы давно уже позади.

Кончив писать, остался Эразм возле секретера, чтобы дать художнику возможность нанести последние штрихи. Потом не счел за труд побеседовать с ним о живописи и, прощаясь с гостями, повторил то, что сказал Дюреру с глазу на глаз. Как известно, сравнивают мастера с Апеллесом, но он считает это неверным. Выше, несомненно выше древнего грека Дюрер: не велика честь прославиться яркостью красок. А Дюрер достиг такого совершенства, что в состоянии одними чернилами передать все: свет и мрак, форму и содержание. Да что здесь. говорить — разве только это! Подвластны ему солнечный свет, раскаты грома, вспышки молнии и даже человеческий голос. Если кто не верит на слово, может сам убедиться, раскрыв дюреровский «Апокалипсис»!

Договорились, что гравюру Дюрер будет исполнять не здесь, в Антверпене, а дома. Как только Эразм найдет новое пристанище, он напишет Пиркгеймеру, куда следует направить готовый портрет. Но заранее может сказать: в Германии он жить не станет. Получил таким образом художник время для размышления. А подумать было над чем. Дважды встречался Дюрер с Эразмом, и каждый раз представал тот перед ним в новой личине. Какая из них его собственная?

Полностью переключился теперь Дюрер на «Св. Иеронима». Отказался от искушения изменить композицию, предложенную Родриго, насытить ее деталями. А то ведь он упростил ее до крайности. Будет ли португалец доволен, если увидит вместо святого Иеронима девяностолетнего старца, которого зарисовал Дюрер с натуры в первые дни пребывания в Антверпене и которого Родриго, вые всякого сомнения, не раз встречал на улицах города? Но, тщательно взвесив, оставил все так, как было: времени мало, и деньги нужны. Полонир, однако, пришел от картины в восторг — постиг, мол, Дюрер кажущуюся простоту нидерландцев, за которой скрывается великое мастерство.

Тем временем Агнес и Сусанна с помощью Планкфельта уже упаковали вещи. 16 марта передал Дюрер свой багаж Якобу Геслеру, попросив доставить его в Нюрнберг и передать на хранение Имхофу-старшему.

Назначенный на ближайшие дни отъезд, однако, не состоялся. Как же это так получилось, что досточтимый мастер до сих нор не был в Брюгге? Такой вопрос задал на обеде у аугсбургского патриция Ганса Любера живописец Ян Проост. Дюрер, не найдя себе оправдания, смущенно развел руками. А Ян продолжал искушать: самые лучшие живописцы обосновались в Брюгге. Тот, кто не видел брюггской «Мадонны» Микеланджело, достоин глубокого сожаления. В итоге 6 апреля 1521 года барка уносила Дюрера не по Рейну в сторону дома, а по Шельде — в Брюгге, в гости к Яну Проосту.

Дюрер твердо решил: никаких приемов и встреч — только знакомство с творчеством прославленных мастеров! В «Доме кайзера» видел он капеллу, расписанную Рогиром ван дер Вейденом, в капелле гильдии живописцев — алтари Яна ван Эйка и Ганса Мемлинга. Вместе с Проостом посетили еще несколько церквей. Ян не обманул его: действительно — кто не был в Брюгге, тот не знает нидерландской живописи! Казалось, весь город до отказа был набит картинами. В дневнике, с которым Дюрер теперь не расставался, появилась запись, что видел он и «Мадонну» Микеланджело. Но ни хвалы, ни порицания.

Данный самому себе обет пришлось, однако, нарушить сразу же: далеко за полночь затянулся ужин у Яна Прооста, обедать Альбрехта пригласил золотых дед мастер Марк Глазер. Состоялся прием в честь высокого гостя и в гильдии брюггских живописцев. Коллеги дарили кувшины с вином и поднимали кубки за его здоровье. Тщетно Альбрехт пытался запомнить имена собравшихся, разобраться в этом калейдоскопе одежд, лиц, голосов. Потом яркие огни стали подергиваться дымкой, перед глазами поплыли зеленые тени, он перестал понимать смысл произносимых слов. Начинался приступ болезни, и Дюрер попросил разрешения удалиться. Весть о недомогании уважаемого гостя мигом облетела стол, и все шестьдесят человек, сидевшие за ним, поднялись, готовые сопровождать его.

Очнувшись утром от тяжелого сна, Дюрер стал собираться в Антверпен, Но оказалось, что надо ехать еще в Гент и что нельзя отказаться от этой поездки, так как его уже ждут, надеются увидеться с ним.

Члены совета гентской гильдии живописцев во главе с деканом вышли встречать мастера к городским воротам. Снова был прием в его честь. И еще одна ночь, проведенная в лихорадке, без сна. Утром 10 апреля он проснулся с твердым намерением возвратиться в Антверпен. Однако не мог лишить себя удовольствия полюбоваться городом, поднявшись на звонницу церкви святого Иоганна. Когда, с трудом отдышавшись, взглянул, преодолев головокружение, вниз, на Гент, лежавший перед ним как на ладони, поразился его красоте.

Сверху ему показывали соборы, сообщали о сокровищах, собранных там. Альбрехт делал вид, что внимательно слушает, по мысли его были далеко. Под конец выразил желание осмотреть мост, на котором обычно казнят преступников, и церковь, где хранился знаменитый алтарь братьев Эйков. Мост не представлял ничего особенного. Правда, там находились две картины, установленные для устрашения граждан: одна из них повествовала о казни отцеубийцы, вторая — о наказании преступника, видимо, известного гентцам. Дюреру они ничего не говорили. В церкви же ему стало плохо. Какая слабость! Тело налилось свинцом. Хочется сесть, закрыть глаза, заснуть. Художник попросил оставить его одного подле алтаря: он сделает для себя несколько зарисовок. Сел на скамью, положил на колени доску с листом бумаги… Механически водил карандашом. Скопировал, однако, не Еву, не богородицу и не бога-отца, на которых обращали его внимание гентские коллеги и которые действительно были великолепны, а льва, к тому же очень плохо и неизвестно зачем.

Во второй половине дня Дюрер покинул Гент.

Снова лучшие лекари Антверпена толпились у постели, снова покачивали многомудрыми головами и заводили глаза к потолку, будто там можно было вычитать, как помочь Дюреру. Агнес не отходила от мужа, и, очнувшись от забытья, он постоянно видел перед собою ее лицо, постаревшее, озабоченное. Временами из мрака вдруг выплывало милое личико Сусанны. Он удивлялся, что пи разу не увидел своих антверпенских друзей. Удивлялся и снова впадал в беспамятство. Друзья же сидели внизу, готовые прийти на помощь в любую минуту. Они приносили с собою какие-то снадобья, амулеты, травы. Португальские факторы прислали своего врача, но и тот не помог Дюреру. Родриго завалил его сахаром. Как он слышал, кто-то вылечился от такой же болезни, поглощая подслащенную воду. Только в конце апреля больной стал на ноги. Болезнь поглотила все деньги. И к тому же он был обречен на дальнейшее пребывание в Антверпене, так как медики но пускали его в путь.

Нестерпимо медленно тянулось время, тем более что Дюрер почти полностью отказался от посещений антверпенских живописцев, да и рисовал крайне редко. Из гостиницы он выходил мало, проводя большую часть времени на половине Йобста. Вот там и услышал новость, которая едва не уложила его снова в постель.

Приехавшие под троицу в Антверпен очевидцы рейхстага в Борисе сообщили: Лютера нет в живых. Произошло же это так. Отлучив в январе 1521 года его от церкви, папа решил во что бы то ни стало добиться публичного отречения Лютера от еретических заблуждений. Через своего легата Алеандера папа вырвал у нового императора приказ Лютеру явиться в Вормс. На рейхстаге 17 апреля реформатор предстал перед высшим собранием. Едва слышным голосом, без эмоций и интонаций, изложил он судьям основы проповедуемого им учения. Этот тактический прием расценили как сдачу Лютером своих позиций. Алеандер готов был потирать руки в предвкушении победы. Но тут Лютер возвысил голос и произнес заключительную фразу: на том стою и не могу иначе, да поможет мне бог! Реформация подняла знамя борьбы. Рейхстаг объявил Лютера вне закона. Разыгрывая роль рыцаря, который держит данное слово, Карл отправил Лютера из Вормса, дав ему конвой во главе с Каспаром Штурмом, тем самым, которого рисовал и с которым беседовал Дюрер в Ахене. Недалеко от Эйзенаха Штурм приказал конвою поворачивать назад. Императорская охрана ускакала, оставив Лютера на дороге. Внезапно появились какие-то люди, забрали его с собою и увезли неизвестно куда. Были все основания предполагать, что его убили…