Цивилизация птиц

Я вспоминаю тот вечер, когда он улетел в сторону вулкана и вернулся лишь в полдень следующего дня.

Ну конечно же! Ведь Сарторис летал туда, куда не летал больше никто, пробирался в такие места, которых другие птицы обычно избегали. Он не чурался рискованных полетов – даже тогда, когда вулкан выбрасывал из своего жерла раскаленные до красноты камни, когда из него изливалась лава, а тучи пыли заслоняли солнце.

Мое сердце забилось сильнее. Я спикировала вниз, перекувырнувшись пару раз в воздухе. Сарторис мог быть там! А вдруг он хотел побыть один, вдали от других? Я быстро набрала высоту и полетела, скользя, в сторону грозно дымящейся горы.

Легкий ветерок бил мне в клюв и крылья, принося с собой запах гари и серы. Нужна ли Сарторису моя помощь? А может, это только я чувствую себя одинокой и покинутой?

Я машу крыльями, стараясь побыстрее добраться до серой полосы остывающей лавы, которая окружает пульсирующий огнями склон. Ни одна птица никогда не залетала за эту полосу.

Выделяющиеся газы, испарения, дым не позволяли лететь дальше.

Помнишь молодого, неопытного ястреба? Он хотел пролететь над жерлом вулкана и камнем рухнул вниз, а стая сорок в испуге умчалась в сторону города.

Вулкан все ближе. Запах серы становится резче. Растения вокруг посеревшие, полумертвые.

Я внимательно смотрю по сторонам, стараясь не упустить ни одного следа, ни одной детали. На скале замечаю остатки орлиного гнезда. Птицы давно оставили его, перепуганные внезапным извержением.

Сарторис не боялся орлов. Он знал, что он для них слишком жалкая добыча. Он прилетал сюда и подсматривал за тем, как огромные птицы притаскивали в гнездо кроликов, ягнят, змей и разрывали их на части на глазах у птенцов.

Крики сорок раздражали орлов, и потому они иногда делали вид, что бросаются за ними в погоню. Но сорокам всегда удавалось ускользнуть. Орлы гнали их лишь до конца старой апельсиновой рощи.

Я облетаю гнездо кругом и вижу, что в его подстилке прячутся маленькие серовато-коричневые зяблики. Я даже начинаю колебаться: а не поохотиться ли мне за молодыми птичками, мозги которых для сорок представляют особый деликатес.

Зяблики, завидев меня, сбиваются в разъяренную стайку и бросаются ко мне с гневным щебетанием. Меня окружают маленькие раскрытые клювики и беспокойно трепещущие крылышки.

Я улетаю. Сарториса здесь нет.

А ведь эта территория у самого вулкана – единственное место, где я его еще не искала.

Резкая вонь горящей древесины окутывает меня синеватой лентой. Это лава пожирает карликовые сады и сосновые рощи. Вдалеке видны язычки пламени.

– Сарторис!

Голос, его голос! То ли приглушенный, то ли просто слишком далекий, он доносится до меня совершенно неожиданно. Я осматриваюсь по сторонам, верчу головой, вглядываюсь.

Накренившиеся каменные стены бывших человеческих гнезд. Поврежденные беспрестанными толчками, частично засыпанные пеплом. Это оттуда донесся его голос.

– Сарторис! – зову я и лечу к остаткам возвышающейся над развалинами башни. Сердце колотится, перышки вздрагивают, клюв нервно раскрывается и снова закрывается.

На стене над путаницей ржавеющих труб и листов жести я вижу съежившуюся, старую птицу. Матовые, потерявшие блеск перья, посеревшая белизна, полные страха глаза, тревожно раскрытый клюв.

Неужели это Сарторис? Так выглядят птицы, которым грозит смерть. Птицы, которые боятся. Разве Сарторис когда-нибудь боялся?

И все же это он.

Крылья повисли, нижние маховые перья чертят полоски на вулканической пыли. Я снижаюсь, крича от радости. В восторге бью крылышками. Его глаза! Они смотрят на меня с болью, с сожалением, с мукой и страданием.

– Теперь мы всегда будем вместе, Сарторис! – Я касаюсь его клюва своим. – Я хочу быть с тобой! Только с тобой!

Земля вздрагивает. Вулкан выбрасывает из своего жерла клубы черного дыма. Сарторис молчит, и только перья на его голове нахохлились, встали дыбом.

Меня раздражают это равнодушие, молчание. Раздражает, что он не хочет замечать меня. А может, он злится на то, что я нарушила его одиночество? Что я появилась здесь, напоминая ему обо всей его предшествующей жизни?

– Летим отсюда! Здесь опасно! – прошу я, подскакивая на месте и встряхивая крылышками. – Летим в наше гнездо!

Он смотрит на меня, как будто раздумывая, что же делать.

Я срываюсь с места, пролетаю мимо него, задевая его крыльями.

Взлетит ли он? Полетит ли за мной?

Я улетаю, делаю круг и возвращаюсь.

Сарторис, совсем как раньше, вертикально взмывает ввысь. Мгновенно достигает огромной высоты и тихо, беззвучно летит к раскаленной границе.

– He туда! – кричу я. – Ты перепутал направление! Ты ошибся! К нашему гнезду надо лететь в обратную сторону! Не летай туда, Сарторис!

Но он не слушает меня. С силой взмахивая крыльями, он минует границу медленно растекающейся раскаленной лавы. Летит прямо к краю кратера, поднимаясь все выше и выше над пульсирующим огнями склоном.

– Сарторис, вернись!

Он постепенно превращается в бело-черную точку, пока еще заметную над пеленой дыма и тумана. Я пытаюсь лететь за ним. Вокруг дым, жар, смрад, сера, огонь.

– Вернись!

Но Сарториса уже нет. Его поглотила серая мгла. Коричневый дым над краем жерла то и дело отсвечивает пурпуром.

Голубка

Ноги твои, Голубка, туго стянуты путами..

Они кровоточат и не дают тебе ходить.

Ты не можешь даже побороться за кусок хлеба

И постепенно слабеешь.

И все же, несмотря на боль,

Ты взлетаешь ввысь – высоко-высоко.

Я хорошо помню голубиные гнезда на полуразрушенном чердаке здания из стекла и бетона. Здесь каждая семья бдительно охраняла свою бетонную делянку. Достаточно было переступить границу, чтобы тут же получить сильный удар клювом по затылку или неожиданный пинок крылом, отбрасывающий тебя далеко к стене.

Я залезаю клювом в глубокий зоб моего отца. Высасываю, выпиваю густую жижу из семян разных трав, крошек штукатурки и мелких кусочков мяса.

Я уже вижу. Различаю свет и тень, цвета и оттенки, замечаю изменения в освещении. Я уже знаю, что за бетонным карнизом начинается мир, который безраздельно принадлежит птицам, умеющим покорять высоту с помощью своих крыльев. У меня пока еще нет перьев -появились лишь первые ростки, прикрытые белой пленкой и чешуйками.

За нами постоянно следят отец или мать. Они стараются не покидать нас, не оставлять одних – боятся, что снова прилетит коршун и украдет трепещущего, перепуганного птенца, как это уже случилось вчера, когда все взрослые голуби неосмотрительно покинули свои гнезда.

Вечером, когда мы засыпаем, прилетает рыжеватая птица с крючковатым клювом и своими тяжелыми, толстыми когтями утаскивает какого-нибудь птенца. Она тащит маленького пищащего голубя, отбиваясь клювом и крыльями от родителей, которые отчаянно пытаются защитить свое чадо. Лишь на самом краю птица сильнее вонзает когти в неоперившееся тельце. Когти впиваются глубоко, проникают под ребра и диафрагму, мешают двигаться и дышать. Маленькая пташка лежит, раскинув крылышки, со свернутой на сторону шеей. У нее уже нет сил даже на то, чтобы время от времени попискивать. Хищник с минуту стоит над ней, крепко вцепившись в жертву когтями, потом взлетает, унося с собой добычу.

Наступает ночь. Сгущается темнота. На чердаке еще долго слышится горестное воркование потерявших птенца родителей.

Птенцы погибают. Чаще всего от неожиданных повреждений шейных позвонков. Достаточно, чтобы молодой голубь промахнулся и вместо того, чтобы приземлиться на карниз ногами, ударился о его твердый край грудью, шеей или зобом.

Хрупкие, нежные позвонки трескаются, ломаются, крошатся, выскакивают. Птенец неуклюже восстанавливает равновесие, еще не зная, что с этого момента начинается неотвратимое, медленное умирание.