Предел

— Ну, что ж… — буркнул он, словно случайно держа Ключ так, чтобы она могла увидеть символ разряда. — Забежим где-нибудь на бульваре…

Его четверка не смутила Грацию. Совсем наоборот.

— Я думала, ты по меньшей мере двояк. В жизни не встречала четверяка, который нанимает яхту на шесть часов, — улыбнулась она, а Снеер только теперь заметил, что у нее красивые серо-зеленые глаза. — Видно, ты здорово изобретательный четверяк, если можешь так шиковать!

Судя по всему, она была готова к любым вариантам знакомства со случайно встретившимися мужчинами, потому что, когда на берегу вытащила из сумки потертые джинсы и дешевенькую трикотажную блузку, изнутри выпала зубная щетка.

— Для меня, — продолжала она, одеваясь, — разряд не имеет значения. При моей специальности я могла бы стать учительницей… Ну, может, тележурналисткой, но это уже требовало бы разряда повыше… Так что охотнее всего я хотела бы получить четверку и располагать временем…

— Хм, — насмешливо проворчал Снеер. — Ежели человек молод и хорош собой, достаточно четверки и немного самоуверенности.

— У меня никогда не было слишком высоких запросов, — сказала она, пожав плечами, а потом, внимательно взглянув в лицо Снеера, добавила: — Что-то мне сдается, я не очень тебе нравлюсь? Наверно, предпочитаешь интеллектуалок.

Снеер уловил в ее голосе нотку растерянности, а поскольку у него было мягкое сердце, он обнял девушку, и они направились к центру.

Будучи четверяком, он не мог сослаться на необходимость вставать рано, чтобы отправиться на работу… Девушка была в общем-то вполне приятна, и, быть может, у нее действительно не было пунктов на обед. Снеер прекрасно помнил свои финансовые проблемы студенческих лет, а к молодежи — особенно женской ее половине — всегда относился доброжелательно.

Филип проснулся значительно позже обычного, привычно взглянул на часы и мгновенно покрылся холодным потом. Так было всякий раз, когда он убеждался, что опоздания на работу, а значит, и очередного объяснения с начальством, не избежать. Мысль эта всегда сопровождалась слабой тошнотой. Положение Филипа было не из лучших, все чаще шли разговоры об увольнении, о сложностях с работой у таких, как он. Когда он окончил курсы, все было проще: даже некоторых четверяков привлекали к работе. Теперь и тройка не давала никакой гарантии.

Внутренний голос говорил ему, что сегодня не выходной. Голова работала как бы на малых оборотах и подозрительно отяжелела. Лишь спустя довольно много времени, когда в воображении он уже пугливо пробирался мимо комнаты начальника и почти до конца продумал оригинальное объяснение своему опозданию… он неожиданно вспомнил, что может спокойно повернуться лицом к стене и вздремнуть еще несколько минут — тех самых лучших минут, когда можно, стиснув веки, закрепить в памяти эпизоды виденного сна…

Филип вот уже несколько дней был в отпуске. Правда, проводил он его здесь, в Арголанде, потому что выезд куда-либо превышал его финансовые возможности, но и так было приятно: спи, сколько влезет, потом весь день мотайся по агломерации, посещая районы, в которых не бывал годами, гуляй в полдень вдоль берега озера Тибиган и с некоторой завистью поглядывай на тех, кто нанимает прекрасные парусники и моторки, чтобы плавать в обществе загоревших девушек.

Сознание, что сегодня его не ждет встреча с шефом, позволило Филипу вновь спокойно углубиться в полусонные мечтания. Неприятные физические ощущения отступили, мышцы желудка ослабли, и только легкое давление в висках нарушало приятность минуты.

Что могла означать эта легкая головная боль? — Филип пытался было припомнить события вчерашнего вечера, но сон охватил его вновь, заполняя пробел в памяти фантастическими картинами.

Кажется, было какое-то пиво. Много пива, — пронеслось у него в голове, прежде чем он полностью погрузился в дрему.

Около девяти он проснулся окончательно, перескочив из сна в явь так же резко, как погруженный в воду мячик выскакивает на поверхность. Он еще пытался силой воли удержаться за краешек сновидения, но сон выдавливал его из себя решительно и бесповоротно.

Очнулся он со странным чувством разочарования и обиды: не удалось досмотреть до конца прекрасную историю, которую он переживал необычайно реалистично, будучи ее главным героем.

«Всегда так! — подумал он, лежа с закрытыми глазами. — Сон уходит на самом интересном месте, а человек хоть и знает, что это только сон, безуспешно пытается продлить его хотя бы на минутку… и это никогда не удается. А потом, даже если и заснешь, то видишь уже нечто совершенно другое».

Сон был действительно прекрасен. Филип воспроизводил его сейчас, упиваясь содержанием так, что даже перестал чувствовать все еще не отступившую головную боль.

Вдруг он открыл глаза и осознанно оглядел комнату. Одежда была чрезвычайно аккуратно уложена на стуле, туфли стояли ровненько… Да, видно, пива было предостаточно. Оно-то и вызывало у Филипа такой приступ педантизма. Привычка студенческих лет, когда отец укорял его за пивные посиделки с дружками и поздние возвращения домой. Ровненько уложенная одежда должна была свидетельствовать о том, что Филин абсолютно трезв…

Теперь отец уже не обращал внимания на эти, впрочем, довольно редкие, поздние возвращения сына из бара, но рефлекс остался, тем более сильный, чем больше кружек опорожнял Филин.

«Но ведь это было в действительности! — Филип приподнялся на локте и, потирая лоб рукой, пытался отделить истину от сонных видений. — Тот человек, тот автомат…»

Мгновенно он вспомнил все. Какой же чудесной была явь, повторившаяся во сне.

Вчера… Вчера… Да. Он, стало быть, возвращался домой после целого дня, проведенного на пляже, где украдкой из-под прикрытых век рассматривал стройные фигурки проходивших мимо девушек. Начались институтские каникулы, пляж был полон студенток — радостных, расслабленных после напряженной летней сессии, подставляющих солнцу и ветру все, что можно было открыть…

Филип, прикрывая сорочкой свои белые, веснушчатые плечи, подернутые розоватым загаром, мечтал о том, чтобы быть одним из тех высоких смуглых, темноволосых парней, которые бороздили своими яхтами озеро. Либо хотя бы иметь возможность нанимать лодки, по крайней мере раз в два-три дня на час, два…

Он знал, что это совершенно нереально — при его заработках, на его скромной должности… В воображении он то разрабатывал способы получения более высокой должности, а стало быть, и доходов, то выдумывал различного рода чрезвычайные события, приносящие ему неожиданные блага… но при этом отлично знал, что ничего подобного случиться не может. Во-первых, потому, что еще никто не добивался успеха, валяясь на пляже и придумывая самые что ни на есть нереальные варианты своего будущего… а во-вторых, — он прекрасно понимал это, — ему, как правило, недоставало храбрости, чтобы осуществить хотя бы самый малый из своих замыслов.

Филип боялся всего — даже того, что приносила обыденщина. В этом, как ни говори, безопасном мире он боялся громко говорить, чтобы никто случайно не услышал его голоса, выделяющегося над средним уровнем шума толпы. Он боялся шефа, и это было причиной утренних тошнот, когда ему приходилось мысленно составлять убедительную историю, объясняющую причину небольшого опоздания на работу, историю, совершенно не похожую на все придуманные раньше…

Филип частенько ненавидел себя за свою трусость. Он не раз давал себе слово когда-нибудь бесстрашно признаться, что попросту проспал… но продолжал трусить…

Там, на пляже, он тоже постоянно ощущал недостаток отваги. Он не смог бы присоединиться к студентам, играющим в мяч, заговорить с какой-либо из девушек… Он чувствовал себя маленьким, слабым, недостойным чьего-либо внимания…

«Вот если б заиметь единицу! Ну, пусть хотя бы двойку!» — думал он, в мечтах видя себя за рулем моторки, с Ключом, небрежно висящим на ленточке, пристегнутой к плавкам, чтобы все могли видеть, с кем имеют дело…