Страница 3 из 15
— Радуюсь, матушка Анна Степановна, что вы так хорошо знаете и так ловко толкуете священное писание.
— Да что об этом говорить! Всякий молодец на свой образец. Скажи-ка лучше, что мне делать? Я сама вижу, что Зорин не жених Вареньке.
— Так откажите ему.
— А про мое тяжебное дело-то, батюшка, ты, верно, забыл?
— Нет, помню. Так что ж?
— А то, что коли испортят его здесь в палате, так еще Бог весть, поправишь ли в Москве. Нет, мой отец, успею ему отказать и тогда, как дело будет решено в мою пользу.
— Ну вот уж два жениха забраковано. Нет ли еще третьего?
— Есть, Николай Иванович, есть женишок! Да и дело-то почти совсем слажено.
— Вот что! Как же мне Варенька ничего об этом не намекнула?
— Да она еще сама не знает.
— Право? Так вы заранее уверены, что этот жених ей понравится?
— Как ему не понравиться, батюшка? Ведь у него — легко вымолвить — четыре тысячи душ.
— Четыре тысячи? Так это...
— Князь Владимир Иванович Верхоглядов. Что, батюшка, каков женишок?
— Да хорошо ли вы знаете этого человека?
— Я знаю, батюшка, наверное, что у него четыре тысячи душ и ни копейки долгу.
— Конечно, после этого и говорить нечего. Вот если бы у него не было ста тысяч в год доходу...
— Полтораста, батюшка.
— Неужели?.. Смотри, пожалуй! Так что ж это говорят, будто он самый пустой человек; будто у него нет никаких правил; будто он на словах сумасшедший либерал, а на деле трех-бунчужный паша; будто он толкует беспрестанно о потребности века, о вышних взглядах, о правах человечества... и разоряет своих крестьян; будто у него давно уже ум за разум зашел и что, рано или поздно, ему не миновать опеки?
— И, что ты, мой отец! Да разве отдают под опеку людей, у которых полтораста тысяч в год доходу и ни копейки долгу?
— Вот то-то и есть. Говорят также, что будто бы у него такой причудливый и скверный характер, что с ним ужиться нет никакой возможности.
— Вздор, батюшка, вздор! То же самое говорили и про моего покойника; да ведь жили же мы кое-как? Ну, конечно, как без того: бывало, пошумим, погрыземся, а все-таки он, дай Бог ему царство небесное, сделает, так сделает по-моему. Нравный муж не беда, мой отец; лишь только не поддавайся да кричи громче его, так все пойдет своим чередом.
— Правда, Анна Степановна, правда; это самый лучший способ жить в ладу с мужем. Дурака запугаешь, умному надоешь, так и тот и другой будут поневоле делать все, что жена захочет. Да Варенька-то, кажется, у нас не такого характера: она уступчива, добра, самого кроткого нрава...
— Переменится, мой отец, переменится. Ведь нужда чему ни научит!
— Конечно, Анна Степановна, конечно. Да и материнские ваши советы, быть может, на нее подействуют. Так это дело кончено; племяннику губернаторши Вельскому...
— Я ничего решительного не сказала; однако же, признаюсь, надеждою польстила.
— Председателю палаты Зорину...
— Его поневоле приголубливаю, батюшка, вот так изредка намеки делаю, обиняки говорю.
— А князю Владимиру Ивановичу Верхоглядову?
— И ему еще формального слова не давала.
— То есть, вы обнадежили разом трех женихов?
— Эх, батюшка, батюшка, да когда же мне и поломаться-то, как не теперь? Пока я не совсем еще порешилась, так мне житье-то славное. Посмотри в собрании, на балах, кому такой почет, как мне? Один слугу отыщет, другой салоп подаст, третий с лестницы сведет — не успеешь откланиваться. А как в вистик-то с ними засяду, батюшка, в вистик! Житье, да и только! Ренонс сделаю — никто не видит; без двух фигур сочту четыре онера — молчат. И даже этот скопидом Зорин не заикнется сказать, что я ошиблась. А уж об этом не говорю, сколько других прочих мелких женишков мне в глаза-то забегают: ну так и рвутся один перед другим, чтоб мне услужить!
— Не спорю, Анна Степановна, теперь вам весело; да весело ли будет тогда, как женихи узнают, что вы их дурачили?
— Так что ж, батюшка? Посердятся, посердятся, да будут таковы. Один Алексей Андреевич Зорин мог бы мне хлопот наделать, если б узнал об этом; да, к счастью, дело мое слушают на будущей неделе. Ты сам знаешь, батюшка, резолюции переменить нельзя; так что ж мне помешает тогда выдать Вареньку за князя Владимира Ивановича?
— Хорошо разочтено, Анна Степановна! Вы только забыли одно, что от этого может пострадать репутация вашей дочери.
— А это как, батюшка?
— Да так: станут говорить, что Варенька сама заводила всех женихов, что она с ними кокетничала, обманывала с вами заодно. Мало ли что злость может придумать!
— Помилуй, да с чего бы это взяли?
— Знаю, Анна Степановна, что в этом и на волос не будет правды; но зачем давать повод к злословию? Ведь клевета как уголь — не обожжет, так замарает.
— И, полно, мой отец! Стану я бояться всех людских речей. Да мало ли что и про меня грешную говорили: и обобрала-то я покойного моего мужа, и пустила по миру родного брата, да и бог весть что! Всего, батюшка, не переслушаешь. А, вот и Варенька! Ну что, оделась, мой друг?.. Побудь покамест с твоим крестным, а я пойду и сама принаряжусь. Пора ехать с визитами.
Варенька, оставшись одна с крестным отцом своим, села подле него и, не говоря ни слова, не смея поднять глаза, перебирала в руках концы своего газового эшарпа. Щеки ее то пылали, то покрывались бледностью. Холмин также молчал. Он смотрел с нежностью и приметным состраданием на бедную девушку, которая несколько раз пыталась начать разговор, но каждый раз чувствовала такое сильное замирание сердца, что слова исчезали на устах ее.
— Бедненькая! — сказал, наконец, Холмин, положив руку на ее плечо.
Варенька подняла глаза, взглянула робко на своего крестного отца и бросилась к нему на шею.
— Ну что, мой крестный папенька? — прошептала она едва слышным голосом. — Говорили ли вы?
— О чем, мой друг?
— Ну... о том.
— О том? — повторил с улыбкою Холмин. — Нет, мой ангел, я ничего не говорил о том.
— Неправда! Вы что-то говорили; я слышала сама, что вы называли его по имени.
— Да о ком ты говоришь, Варенька?.. Ну полно, полно, не гневайся! Да, мой друг, я говорил об нем.
— Ну что ж маменька?
— И слышать не хочет.
— Ах, Боже мой!
— Она решилась выдать тебя замуж за князя Владимира Ивановича...
— Что вы говорите? — вскричала с ужасом Варенька.
— Чего ж ты испугалась, мой друг? Не бойся, на святой Руси насильно никого не венчают. Послушай, моя душа. Ты уж не ребенок и должна иногда думать о будущем. Ты любишь Тонского, и он достоин этого счастья. Но у князя полтораста тысяч в год доходу, а Тонский почти ничего не имеет. Ты также, мой друг, без всякого состояния, или, что почти одно и то же, оно совершенно зависит от твоей мачехи. Покойный твой батюшка был человек истинно добрый, но под старость так ослабел и телом и душою, что не имел решительно собственной своей воли. Ты знаешь, Варенька, что всем его имением владеет по жизнь Анна Степановна и что хотя по духовной покойного ты имеешь право требовать в приданое за собою тысячу душ, но только тогда, когда выйдешь замуж за того, кого она сама назначит; в противном случае одно только добровольное ее прощение может возвратить тебе это право. Теперь ты видишь, мой друг, что у тебя ничего нет. Анна Степановна никогда не согласится выдать тебя замуж за Тонского и никогда не простит тебя, если ты выйдешь за него против ее воли.
— Ах, Боже мой! Да какая ей прибыль, если я выйду за этого князя?
— Пребольшая, мой друг. Засадить тебя вечно в девках она не может; это было бы уже слишком явным и слишком гнусным доказательством ее жадности. Ты сирота: правительство может взять тебя под свою защиту, а сверх того — и самые бездушные люди боятся общего мнения. Князь Владимир Иванович берет тебя без приданого; я это знаю, хотя почтенная Анна Степановна заблагорассудила умолчать об этом, говоря со мною. Теперь видишь ли, мой друг...