Страница 5 из 117
Увлеченный своими невеселыми размышлениями, я вышел из дома, добрался до гаража, вывел машину – и с ужасом услышал шипящий, леденящий душу звук. Так и есть: колесо спустило. Теперь – сто процентов – к урочному часу не успею на «стрелку».
Мелькнула еще одна вполне безумная мысль: Скелет! Скелет все подстроил, чтобы мы – я, Николай и приспешники – согласились платить ему рэкетирскую дань. А колесо зачем прокололось? Неужто для демонстрации мистического Скелетова могущества? Да, воистину от трагического до комического один шаг. Сначала висельник рассказывает анекдот, потом шагает с табуретки. В хохоте зрителей тонет изящное ми-бемоль хрустнувших шейных позвонков.
Однако шутки шутками, а придется топать назад в квартиру. Во-первых, нужно сжечь поганую открыточку, во-вторых, достать из кладовки «запаску», то бишь запасное колесо, а в-третьих, переложить свои шмотки в другую спортивную сумку…
К зданию клуба я подъехал ровно в 15.20. Бросилась в глаза незнакомая иномарка у входа, черный «БМВ». Передняя дверь открыта. Облокотившись на руль, сидит наголо бритый водитель. Рядом топчутся два типа характерной наружности.
Урок я узнаю сразу. Проведенные в Сибири детство и юность научили. Мы с матерью после смерти отца жили у деда на заимке. Там-то я и увидел в первый раз мелкую зэковскую шелупонь – и узнал, что такое Страх. Настоящий Страх с большой буквы.
Я припарковался шагах в пяти от «бээмвэхи». Урки тут же закончили базар и не спеша двинулись в мою сторону. Тот, кто написал открытку, считает, что хорошо меня просчитал. Ладно, сейчас, для разминки, устрою маленький нелогизм.
Уголовники – люди серьезные. Драка с уголовниками на улице – совсем не то, что спортивный, пусть даже полуспортивный поединок. Соперник в боях без правил не полоснет бритвой, не ткнет заточкой, да и в глаз пальцем вряд ли ударит.
Не знаю, правда или вранье, но мне рассказывали байку про знаменитого Попенченко, боксера-легенду конца пятидесятых – начала шестидесятых годов. Якобы его избила, чуть ли не убила обычная ленинградская шпана. Дали сзади по голове, Попенченко отключился, после чего его неподвижное чемпионское тело неумело, но долго пинали ногами в тяжелых башмаках фабрики «Скороход».
Урки замерли в полутора шагах. Встали грамотно. Один прямо напротив, другой сбоку-слева, почти за спиной. Водила замер чуть поодаль, шагах в трех. Тот, что напротив, глядя мне в лицо, глаза в глаза, не разжимая губ, длинно сплюнул. Противная желтая харкотина повисла на моих джинсах. Я невольно улыбнулся. История повторяется дважды, повезет, если второй раз она повторится в виде фарса.
…Дед откинул засов. Тяжелая, примерзшая за ночь дверь скрипуче распахнулась – и в сени, дыша паром, ввалились трое мужиков, одетых в запушенные инеем телогрейки. Маленький мальчик забился в самый дальний угол, возле ведра с питьевой водой, подернутой тоненькой корочкой льда. В сенях было холодно, но мальчик не ощущал холода, хоть и был почти раздет. Дед не разрешал надевать ничего, кроме рубашки и трусов, даже в самые лютые морозы. Но все равно мальчика била мелкая дрожь.
Мальчик боялся. Он давно перестал бояться всего, что связано с тайгой, хотя поначалу пугался жутко. Но потом привык. Привык к страху – и страх ушел. Теперь он мог спокойно переночевать в лесу. Где-нибудь на ветке, чтобы не бояться… нет, по-другому: НЕ ОПАСАТЬСЯ зверей. Страх – враг, чувство опасности – совсем другое. Это чувство помогло ему выжить.
Было время, мальчик боялся деда. Дед мог ни с того ни с сего столкнуть в глубокий овраг, в колючие кусты, спихнуть в воду, кинуть в мальчика камень. Но и дед вскоре стал не страшен. Опасен, но не страшен. Как катание на велосипеде. Потерять равновесие опасно, но страха перед падением нет. А уж если упал – больно, конечно, но снова тянет в седло, потому что кататься ИНТЕРЕСНО. Мальчику было с дедом интересно. Очень интересно: что тот еще придумает, какую пакость? Он даже любил деда по-своему, любят же юные натуралисты ядовитых змей.
Но сейчас мальчик боялся. Пришли ЛЮДИ. Плохие люди. Перед тем как пойти открывать, дед объяснил, что они пришли к его матери. Они хотят сделать ей плохо. Зачем? От этого им будет хорошо.
Мальчик ничего не понял. Он был слишком мал и совсем не знал людей. Собственно, из людей он знал и понимал только мать и деда. Чужих мальчик боялся. Но дед велел идти с ним в сени, смотреть и слушать. Мальчик повиновался. Он просто не умел возражать деду. Не был знаком с таким понятием, как отказ. Слово деда – закон. Скажи завтра дед: «Полезай в печку, в огонь» – и мальчик полез бы.
– Ну че, чурка старая, – громко заорал один из пришельцев. – Где тут у тебя баба прячется? Показывай. Желаю отыметь ее во все дыры.
– Не ссы, чухонец, – прохрипел второй, – и тебя политурой угостим, у нас на химии политуры много, а баб мало, секешь?
Третий молча зыркал по сторонам. К ужасу мальчика, он его заметил, улыбнулся, продемонстрировав черные редкие зубы, и поманил узловатым пальцем.
– А ну-ка, малый, иди сюда, гладкий мой. Я таких, как ты, люблю, розовеньких…
Мальчику очень хотелось закрыть глаза, но ведено было смотреть.
Дед был маленького росточка, по плечо самому низкому из незваных гостей. Еще дед был узкоглазым. Мама и он, мальчик, совсем не походили на деда. Почему, ребенок не знал. Понял только, что его папа, который на самом деле не его папа, а «второй мамин муж», был дедушкиным сыном. Папу мальчик не помнил.
– Ну че в сенях стоим? Отвали-ка, чурка, на хрен, а то зашибу!
Внезапно дед схватил говорящего пальцами за оттопыренную губу. Крепко схватил. Как будто поймал в ладонь надоедливо жужжащую муху. Схватил и резко дернул вниз, выставив вперед жиденькое острое колено. Как только схваченная губа встретилась с коленом, дед отпустил свою жертву. Первый еще не успел упасть на пол, а ладошки деда уже звонко щелкнули по ушам второго – в то же время согнутая нога распрямилась и кованый каблук дедушкиного кирзача ударил по валенку третьему мужику, туда, где должны быть пальцы.
Мальчик невольно моргнул. Затем моргнул специально. Мальчик не верил своим глазам. Трое страшных лежали на полу у ног маленького тщедушного старичка.