Аскольдова могила

Любопытно, что в целом эту реакцию подтверждает год спустя и сам Белинский: «Появление каждого нового романа г. Загоскина – праздник для российской публики»[34].

В «Искусителе», этом «ярко романтическом» произведении, как оценили его в нашем современном литературоведении[35], бросается в глаза, конечно, гофмановская стилистика. Существует несомненная генетическая связь между бароном Брокеном, приехавшим «погостить» в холодную Москву из теплых, заморских краев, и булгаковским Воландом.

Силу романа, на наш взгляд, ослабляет поспешная морализаторская развязка. Бесспорно и другое обстоятельство – отрицательные герои, конечно, против воли автора получились намного более яркими и живыми, чем герои, выражающие авторское кредо. Так что, как видим, проблема создания положительного героя была камнем преткновения для литераторов во все эпохи.

После повестей на современную тему – «Официальный обед» и «Три жениха» – Загоскин пишет и роман аналогичной тематики – «Тоска по родине» (1839), действие в котором в отличии от повестей происходит большей частью за рубежом.

В 1840-е годы после романа «Кузьма Петрович Мирошев» (1842) начинается определенный спад в творческой деятельности Загоскина, хотя внешне он сохраняет литературную активность. Последними его историческими романами стали «Брынский лес» (1846) и «Русские в начале осьмнадцатого столетия» (1848), а из комедий – «Поездка за границу», «Женатый жених», «Заштатный город». Однако все эти произведения уже не играли заметной роли в текущем литературном процессе.

В чем же причина творческого кризиса даровитого писателя? Во-первых, Загоскин, как и многие российские литераторы того времени, отождествлял образ просвещенной монархии с бюрократическим стилем николаевского самодержавия, и, какими бы высокими патриотическими и духовными идеалами они ни руководствовались, такое непонимание действительности вело их к идейному ретроградству и творческому бессилию. Загоскин не дожил до Крымской войны, впервые так наглядно обнажившей пороки самодержавно-чиновничьего государства, ушел из жизни в 1852 году, не испытав краха своих мировоззренческих иллюзий.

Мы-то теперь знаем, что именно в эпоху Николая I были посеяны семена всех последующих социальных катаклизмов и был упущен последний шанс сблизить Россию с Европой в направлении необходимого общественного и экономического прогресса. Но среди современников Загоскина только единицы понимали соотнесенность николаевского правления с историческим ходом мирового развития. Так что суженное понимание патриотизма Загоскина – не его вина, а его беда. За заблуждения гражданина приходится расплачиваться художнику.

И все же многие упреки в адрес Загоскина нам кажутся преувеличенными и не учитывающими характера самого общества. Примером такой предвзятости может служить мнение журнала «Мир божий»: «Он идеализировал народ, но не народ действительный, которого он не знал, а народ какой-то театральный, народ милых старинных опер и наивных пасторалей»[36]. Конечно, более критический взгляд Загоскина на окружающее усилил бы идейное воздействие его творчества на общество. В защиту Загоскина, правда, скажем, что интуитивно он стремился выйти за рамки официозных концепций и проявить широту взгляда[37]. Поэтому прав был известный исследователь русского романтизма И. И. Замотин, считавший, что, «поэтизируя свою национальную старину с ее внешней и внутренней стороны, М. Н. Загоскин, однако, не впадает в узкий патриотизм и национальную исключительность»[38].

Не исключено: полному раскрытию творческих возможностей Загоскина помешало то обстоятельство, что литературная судьба его сложилась во внекарамзинской традиции и соответственно с большим трудом вписывалась в современный ему литературный процесс. Он не принадлежал ни к пушкинскому кругу литераторов, ни к официозному лагерю «правых демократов» Булгарина и Греча. Не сложились у него отношения и с вождем третьего литературного направления – Николаем Полевым. Хотя, казалось бы, общительный и добродушный нрав Загоскина давал ему возможность быть в центре литературной жизни; да и людей он не чуждался. Недаром в течение четырех лет возглавлял Общество любителей российской словесности. Получив письмо по театральным делам от тогда еще малоизвестного прозаика Р. М. Зотова, Загоскин торопится откликнуться: «Почтеннейший Рафаил Михайлович! Спешу отвечать на письмо ваше – мне и самому весьма приятно возобновить хотя б через переписку прежнее знакомство наше»[39].

Узнав о трагической кончине Пушкина, Загоскин в письме к Вяземскому чистосердечно выражает свое отношение, основанное на понимании истинного значения пушкинского вклада в отечественную культуру: «Я точно оплакиваю вместе с вами Пушкина; я никогда не был в числе его близких друзей, но всегда любил его, как честь и славу моего отечества»[40].

Последним значительным произведением М. Н. Загоскина, снова порадовавшим читателя, стали четыре выпуска этнографически-бытовых очерков «Москва и Москвичи» (1842—1850).

Очевидно, только Загоскин мог написать их, потому что за тридцать лет своей жизни в Москве он настолько сроднился с ней, что стал сам одной из московских достопримечательностей. Его прежняя тоска по Петербургу прошла уже на второй год его московской жизни, и в мае 1822 года он писал М. Е. Лобанову, что «сделался настоящим московским жителем и почти совсем забыл Петербург». А еще ранее в письме к тому же Лобанову Загоскин восторженно восклицает: «Москва – золотой рудник для комических писателей: слушай, замечай, да не ленись писать, а за сюжетами дело не станет»[41].

Действительно, Загоскин полюбил Москву страстной любовью поклонника древностей российских, и в ней раскрылся его талант исторического писателя. Многие литераторы вспоминали, как любил Загоскин водить их по Москве, восхищаясь ее панорамными видами и рассказывая различные старинные истории, связанные с ее достопримечательностями. В одном из своих писем Загоскин сам признавался, что он «тогда только и счастлив, когда может пощеголять своею Москвою»[42].

Критики сразу же заметили все своеобразие этих живых исторических зарисовок и сценок с натуры, своеобразие, обусловленное прежде всего личностью рассказчика. Эти очерки, «рассказанные как один только Загоскин умеет рассказывать, на каждой странице представляют такой разговор, такие характеры, какие нигде кроме Москвы не услышишь и не увидишь»[43]. Рецензент «Библиотеки для чтения» подчеркивал именно глубокое знание автором подлинной, реальной Москвы, с ее особым городским бытом: «Вот где настоящая Москва! Вот где Москвичи!»[44]

Действительно, бросим взгляд на одни лишь названия очерков – «Выбор жениха», «Московские балы нашего времени», «Марьина роща», «Московские фабрики», «Кремль при лунном свете», «Городские слухи», «Английский клуб», «Дешевые товары», «Прогулка в Симонов монастырь» и так далее. Уже по ним складывается яркая и разнообразная картина увлекательного путешествия по этой старинной Москве, которая для нас в основном осталась только на страницах подобных литературных произведений.

В предисловии Загоскин от имени вымышленного московского старожила Богдана Ильича Вельского объяснял побудительные мотивы своего труда: «Я изучал Москву с лишком тридцать лет и могу сказать решительно, что она не город, не столица, а целый мир – разумеется, русский. В ней сосредоточивается вся внутренняя торговля России; в ней процветает наша ремесленная промышленность. Как тысячи солнечных лучей соединяются в одну точку, проходя сквозь зажигательное стекло, так точно в Москве сливаются в один национальный облик все отдельные черты нашей русской народной физиономии».

34

Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 9 т. Т. 2. М. 1977. С. 481.

35

Троицкий В. Ю. Художественные открытия русской романтической прозы. М., 1985. С. 210.

36

Головачев П. Даль и Загоскин // Мир божий. 1901. № 10. Отд. 2. С. 5.

37

Этим, вероятно, объясняются его столкновения с цензурой. Кроме цензурных придирок к «Аскольдовой могиле» Загоскину пришлось испытать произвол цензоров и в конце своей жизни, когда он вынужден был с горечью писать издателю журнала «Пантеон» Ф. А. Кони: «Я не могу и не должен ничего печатать в Петербурге» (Кони Ф. А. М. Н. Загоскин и цензура // Под знаменем науки. М., 1902. С. 437).

38

Замотин И. И. Указ. соч. С. 371.

39

ЦГАЛИ, ф. 207, оп. 1, ед. хр. 22.

40

Загоскин М. Н. Сочинения. М., 1987. Т. 2. С. 733.

41

Исторический вестник, 1880. Т. 2. С. 690.

42

Вестник всемирной информации. 1900. № 6. С. 88.

43

Библиотека для чтения. 1843. Т. 56. № 2. С. 53.

44

Там же.