Аскольдова могила

Но Загоскин и не подозревал, что именно на московской почве, пропитанной древними легендами и героическими воспоминаниями о доблестях и добродетелях россиян прошлых веков, и созреет окончательно его художественный талант.

Очевидно, подспудно в нем зрели творческие силы для создания более значительного литературного произведения, успехи популярного комедиографа его больше не удовлетворяли. В ноябре 1826 года, поздравляя в письме Гнедича с монаршей милостью за перевод Гомера, он жаловался: «Пожалей обо мне: ты перевел Гомера, а я учусь быть скоморохом». Нельзя не отметить при этом, что с каждой новой пьесой он прибавлял в профессиональном мастерстве и к концу 20-х годов составил себе солидное литературное имя. Уже в 1824 году его приятель П. А. Корсаков называет драматурга «любезным баловнем муз и фортуны».

Наибольшей творческой удачей в эти годы стала поставленная в 1827 году пьеса «Благородный театр», которая, как вспоминал Аксаков, «имела самый полный, самый огромный успех: зрители задыхались от смеха, хохот мешал хлопать, и гром рукоплесканий вырывался только по временам, особенно, по окончании каждого акта».

Но театральный успех не давал финансовой независимости. Приходилось думать о служебной карьере. И если вначале место чиновника по особым поручениям при московском военном генерал-губернаторе и удовлетворяло Загоскина, добродушного и не очень честолюбивого человека, тем более что в круг его обязанностей входило экспедиторство по театральному отделению, то затем он стал мучиться малоприятной перспективой остаться навсегда в чине титулярного советника. Следующий же чин, коллежского асессора, он не мог получить, так как не учился ни в каком официальном учебном заведении.

Поэтому Михаил Николаевич решил подготовиться и сдать требуемый правилами экзамен. В воспоминаниях Аксакова эта жизненная коллизия описывается так: «К экзамену надобно было приготовиться, и Загоскин посвящал на это все свободное от службы время, в продолжение полутора года; он трудился с такой добросовестностью, что даже вытвердил наизусть «римское право». Наконец он выдержал испытание блистательно и сам требовал от профессоров, чтоб его экзаменовали как можно строже»[12].

Сразу оговоримся, что Загоскин вполне благополучно одолел дальнейшие ступени служебной лестницы. В последние годы жизни он был уже и действительным статским советником, и почетным академиком по разряду русского языка и словесности в императорской Академии наук. Но в 1828 году даже чин коллежского асессора (VIII класс) внес в душу Михаила Николаевича успокоение. Он принимается за создание исторического романа.

Загоскин понимал всю серьезность поставленной перед собой задачи – русского исторического романа как такового еще не существовало. Блестящие исторические повести Карамзина, Александра Бестужева и Николая Полевого уже создали в 20-е годы прочный фундамент для возведения монументального здания отечественной исторической прозы. Неудивительно, что начало 1830-х годов ознаменовалось выходом в свет целого ряда исторических романов пусть и разного художественного уровня, но тем не менее значительных для развития нового жанра. Среди них – «Дочь купца Жолобова» И. Калашникова и «Светославич, вражий питомец» А. Вельтмана, «Стрельцы» и «Регентство Бирона» К. Масальского, «Клятва при гробе Господнем» Н. Полевого, «Леонид, или Некоторые черты из жизни Наполеона» Р. Зотова, «Последний Новик» и «Ледяной дом» И. Лажечникова, наконец, «Капитанская дочка» А. Пушкина. Как патетически, но справедливо писал Н. Полевой, «русская история, русская старина не только могут быть источником поэтических созданий и романов исторических, но, может быть, их должно почесть одним из богатейших источников для поэта и романиста»[13].

И первым лепту в создание нового для русской литературы жанра исторического романа внес Загоскин. Первенство его не только хронологическое (его «Юрий Милославский» вышел в свет на полгода раньше булгаринского «Дмитрия Самозванца»), Загоскин, как мы уже видели из приведенных выше отзывов его современников, в своем первом историческом романе сумел наиболее глубоко затронуть чувство национального самосознания, присущее любому социальному слою в России того времени.

Для Загоскина написание «Юрия Милославского» стало своего рода творческим подвигом, испытанием всех его духовных и интеллектуальных сил. Вот как Аксаков описывает состояние Загоскина в тот период, когда «принялся он готовиться к сочинению исторического романа. Он был весь погружен в эту мысль; охвачен ею совершенно; его всегдашняя рассеянность, к которой давно привыкли и которую уже не замечали, до того усилилась, что все ее заметили, и все спрашивали друг друга, что сделалось с Загоскиным? Он не видит, с кем говорит, и не знает, что говорит? Встречаясь на улицах с короткими приятелями, он не узнавал никого, не отвечал на поклоны и не слыхал приветствий: он читал в это время исторические документы и жил в 1612 году»[14].

После грандиозного успеха «Юрия Милославского», когда Загоскин общественным мнением был поставлен почти в положение живого классика, он жаждал продолжения своего столь удачно найденного поприща. К тому же вся читающая Россия ждала от него новых именно исторических романов, и ждали все только новых шедевров. Этим взбудораженным ожиданием читателей и объясняется предвзятость мнения о творчестве Загоскина. Писателю было отведено в истории русской литературы место только как автору «Юрия Милославского», якобы единственно удавшегося ему романа. Действительно, отсчет теперь велся от необыкновенного успеха этого романа, а уже обыкновенный успех его новых исторических романов – «Рославлев, или Русские в 1812 году» (1831) и «Аскольдова могила» (1833) – не мог удовлетворить возбужденные ожидания и растущую требовательность литературной общественности. Если бы Загоскин начал с «Аскольдовой могилы», а кончил «Юрием Милославским» то, наверное, он получил бы в отечественной критике более объективное и соответствовавшее его таланту освещение.

Другая причина некоторого охлаждения к Загоскину заключается в общем соотношении жанров в литературе 30-40-х годов, когда проза в целом уступала в художественном отношении поэзии, а историческая проза – как явление романтизма – проигрывала прозе на современную тематику, уже тяготеющей к реализму, к психологичности.

Но, говоря об «охлаждении», это слово, конечно, следует заключить в кавычки, речь идет только об отношении к романам Загоскина литературной среды. Почти двадцать переизданий «Аскольдовой могилы» и еще большее число переизданий «Юрия Милославского» говорят о том, что Россия Загоскина читала.

Что касается «неудачного», с точки зрения некоторых критиков, романа «Рославлев», то даже и в их трактовке он оставался вплоть до появления толстовского «Войны и мира» лучшим в русской литературе прозаическим произведением об Отечественной войне 1812 года.

И хотя тема, близкая по времени, предъявляла автору свои жесткие требования при художественном воспроизведении событий, непосредственными участниками которых были еще здравствующие в то время читатели[15], Загоскин смело реализует свой замысел. В предисловии к «Рославлеву» он объясняет причину, побудившую его взяться за роман о войне 1812 года: «Предполагая сочинить эти два романа, я имел в виду описать русских в две достопамятные исторические эпохи, сходные меж собою, но разделенные двумя столетиями; я желал доказать, что хотя наружные формы и физиономия русской нации совершенно изменились, но не изменились вместе с ними: наша непоколебимая верность к престолу, привязанность к вере предков и любовь к родимой стороне»[16]. У нас любят поругивать Загоскина за «монархические взгляды». Но позволительно спросить, а не придерживались ли монархических взглядов Пушкин и Гоголь, и даже сами декабристы (в своем большинстве)? Так что оценивать произведения и личности в нашей культуре необходимо в контексте их времени.

12

Аксаков С. Т. Указ. соч. С. 398.

13

Московский телеграф. 1829. № 24. С. 463.

14

Аксаков С. Т. Указ. соч. С. 400.

15

Об этом писателя предупреждал и Жуковский: «…боюсь великих предстоящих вам трудностей. Исторические лица 1612 года были в вашей власти, вы могли выставлять их по произволу, исторические лица 1812 года вам не дадутся… Мы знаем их, мы слишком к ним близки…» (цит. по Аксаков С. Т. Указ. соч. С. 406).

16

Загоскин М. Н. Сочинения: В 2 т. М., 1987. Т. 1. С. 287.