Война за океан

– Как видите! – отвечал моложавый старик. Широкой, большой ладонью схватил он руку Бошняка.

Тут и Позь – рослый худой гиляк с большим лбом, и жена Дмитрия Ивановича Орлова – молодая, красивая, с выражением спокойного достоинства на смуглом лице.

Почты, оказывается, еще нет. Что делается в Петербурге, в Иркутске и в Костроме – неизвестно.

Орлов – старый штурманский офицер. Был под судом за убийство из-за женщины. В ссылке жил в Охотске и в Аяне, служил в Компании, был нужен, его не держали в тюрьме. Он женился. В прошлом году Муравьев выхлопотал ему прощение и чин штурманского прапорщика. Орлов считается заведующим торговой лавкой в Петровском зимовье, состоит на службе в Компании и отвечает перед заведующим ее Аянской факторией капитаном второго ранга Кашеваровым за все товары.

Во время поездки душа его болела, как тут Невельской распоряжается товарами и как идет торговля. Какие бы приказы Невельской ни отдавал, но в конечном счете придраться смогут к Орлову, и даже обязательно придерутся.

Возвратившись в Петровское, Дмитрий Иванович даже не пошел в первый день в магазин, не ожидая увидеть там ничего хорошего. Явившись к Невельскому, он доложил с подробностями о поездке и, представив карты, пошел отмываться и отсыпаться.

Вечером в тот же день рассказывал Невельским о поездке, о том, что про пограничные столбы никто в тех краях даже не слыхал.

Выехав из земли гиляков, он держал путь на запад, к хребту. При встречах Орлов понимал негидальцев и других туземцев. Он отлично говорил по-тунгусски. Встречался он на реке Горюн с самогирами и с гольдами. Потом был на озере Удыль. Более всего поразило его, что в стойбище Пуль, напротив этого озера, где жили главные и самые богатые маньчжуры, он был принят очень радушно. Пришлось остановиться в их доме. Вслушавшись в маньчжурскую речь, он почувствовал, что понимает и их. Он прожил в Пуле два дня, толковал без переводчика и расстался с купцами по-приятельски. Гиляк Позь удачно сменял маньчжурам лакированную посуду, привезенную им самим с Южного Сахалина от японцев, и орлиные хвосты на шелковые халаты.

На другой день утром Орлов пошел в магазин и был поражен, сколько тут наторговали мехов. Но Боуров недоволен, жаловался, что Невельской объявляет настоящую войну Компании, ругает ее правление; товары все продаются по разным ценам, так что невозможно составить отчет. Одна надежда: скуплены меха в большом числе. Но как уверяет Боуров, упущены большие барыши, которые составили бы здешней лавке славу, а служащие получили бы вознаграждение. И все идет прахом из-за политики Невельского.

– В такой мороз, сами знаете, Дмитрий Иванович, покупатель водки просит и отдаст за нее все, – говорил Боуров. – И торговать с водкой легче. А Геннадий Иванович насчет водки строг: она, мол, нужна к весне для команды, когда начнется цинга. Да можно завалить весь пост соболями при водке и с нашим товаром! Обратно – произвести оборот: на хорошее сукно этой же водки скупить у маньчжуров. Мы держим для дикарей гостиницу и пластаемся перед ними в каюрской, когда его чаем не нагреешь и печка не поможет, если он отмахал полдня нартами. А дай ему полуштоф, он зальет в глотку, и ему не надо угощений и всех разговоров, он отдаст меха сам. А мало, что гиляка накорми, – дай его собакам юколы, если у него своя вышла.

Дмитрий Иванович понимал всю эту политику.

– Наплюйте на Компанию, Дмитрий Иванович, – говорил ему в тот же день Невельской. – Я написал, что беру всю ответственность на себя и имею на это основание, облечен особыми полномочиями. Помните, у нас тут как свое государство, не зависимое ни от какой бюрократии. И выполнять мы с вами будем лишь разумные и приемлемые распоряжения. Если явится чиновник вас арестовывать, то прежде я его сам арестую.

– Почему же почты нет? – спросил Бошняк, входя в дом к Невельским.

– Ждем! Губернатор обещал нынче сплыть по Амуру к нам с флотилией. Он сдержит слово! Мы готовимся, будем весной пахать… Торгуем, карту большую делаю, к приезду Николая Николаевича все надобно в порядок привести.

Невельской пошел с Чихачевым на водосвятие, а Бошняку велел отдыхать на диване, и тот заметил, что, пока не был в Петровском, на большой карте над столом появилось много новых пунктов. Он прочитал: «Озеро Кизи», «Река Амгунь», «Селение Керби» и разные другие.

Вечером со звездой сели за стол.

На ночь Николая Константиновича уложили на диване в большой комнате. Геннадий Иванович снял со стены карту, разложил ее на большом столе. Вооружившись циркулем и карандашом стал наносить какие-то пункты с карт, которые привез Дмитрий Иванович Орлов.

– На юге много хороших гаваней есть! – сказал Невельской не оборачиваясь. – Поэтому занятие Де-Кастри не решает дела! Надо еще южнее идти. Гиляки тут рисовали мне ножами на бересте. Их сведения всегда верны. Они прежде рисовали путь по Амуру, например, и всегда масштаб соблюдали. Не так уж велики оказались их ошибки, когда Николай Матвеевич и Орлов все засняли и определили. Конечно, гиляцкие берестяные карты не могу прилагать к отчетам, но они еще ни разу не обманули нас. А на юге, говорил мне один старик, есть прекрасная, почти незамерзающая гавань! На бересте представил целые атласы. Жил тут три дня, пил и ел, и мы ухаживали за ним, как за богатым дядюшкой. Да вот я вам покажу, они в ящике, – сказал Невельской, становясь на колени и заглядывая под диван. – Вот как раз она сверху лежит! Видите, какая гавань. В форме рога. Туземцы называют ее «Палец».

Он отдал бересту Николаю Константиновичу, встал, подошел к большой карте и повел ладонью по нижней ее части.

– Пожалуй, вот здесь! А? Возможно, южнее Крыма… Как вы думаете, Николай Константинович, неужели и она льдом покрывается?

– Почему вы меня туда не пошлете, Геннадий Иванович?

Дверь скрипнула. Вошла Екатерина Ивановна.

– Что вы, господа, не спите? – Она остановилась над картой и стала смотреть, облокотясь.

… Утром явился Орлов. Густые волосы Дмитрия Ивановича напомажены. Он в новом мундире и чисто выбрит. Усы коротки, и виски выстрижены так, что не видно седины.

– Сегодня сразу десять человек производим в унтер-офицеры, – сказал Невельской. – А как вчера на водосвятии, я не ошибся? – обратился он к Орлову.

– Все благополучно, Геннадий Иванович, – ответил тот. – С праздником, Екатерина Ивановна. Уж утро, Геннадий Иванович. И гиляки съехались. Новых много. Чем угощать будем?

– Кашей, как всегда. И хлебом!

– Слушаюсь…

Нынче, когда Дмитрий Иванович путешествовал, его проводник Позь заболел и отстал. Орлов, оставшись один, выпил в дороге, что с ним редко случалось, и пьяный проехал дальше, чем надо было. Потом пришлось составлять карту со слов гиляков, речь и объяснения которых он без переводчика плохо понимал. Возвратившись, Орлов ничего не сказал об этом Невельскому. Геннадий Иванович и так к нему иногда придирался с тех пор, как прошлой весной Дмитрий Иванович не рискнул разогнать толпу гиляков, не разрешавших ему ставить Николаевский пост, как это велел Невельской, уезжая в Петербург. Пост по его же приказу на прошлую зиму был снят, так как только весной нужно охранять устье от иностранцев. Да и помещения не было.

Большую карту Орлов теперь недолюбливал, так как на ней красовалась река, которой на самом деле, кажется, не существовало…

– Пора на молебен, Геннадий Иванович, – осторожно сказал он капитану.

– Вот экспедиция! Даже попы в ней служить отказываются! – с досадой молвил Невельской. – А кто у вас, Николай Константинович, служит?

– У меня фельдшер. Он же писарь и священник.

После обедни объявлено было о производстве десяти человек в унтер-офицеры, остальным розданы награды и к обеду всем по чарке водки.

В казарме рядом с большим столом – елка. Офицеры, нижние чины и гиляки-гости вперемежку уселись за общий стол. Обедали в три очереди.

После обеда подали десяток собачьих упряжек.

– Едем, господа, кататься! Едем, братцы! – объявил Невельской.