Страница 36 из 50
… Царь Петр с войсками сторожил на Десне неприятеля. Его квартира находилась в местечке Погребках. Здесь 27 октября, ранним утром, он получил письмо Меншикова.
Неожиданное известие привело царя в ярость. Петр был честен. Он привык со всех строго взыскивать за каждую провинность, он не мог простить и собственной оплошности. Весь день Петр провел в одиночестве, никуда не показываясь. Тяжелые думы о своей, хотя и невольной, вине не давали покоя.
«Я, я один виновен, – с горечью думал он. – Поверил льстивым словам… Ослеп. Но как я мог усомниться? Двадцать один год этот Иуда был верен. Двадцать один год служил честно, показывал усердие. Кто же ведал его подлинные замыслы? Нет, были, были такие люди… Сколь раз нас предупреждали о его злых факциях… Кто не верил? Кто пролил невинную кровь Кочубея, Искры и других честных? Мой, мой грех…»
Петр припомнил десятки случаев, дававших возможность проверить гетмана и оставленных без внимания. Вспомнил, как не раз сам смеялся над слухами о хитрости Мазепы.
Стиснув ладонями виски, он мучительно застонал.
Все встречи и разговоры с Мазепой представлялись теперь в ином свете… Вот этот любимец Васьки Голицына стоит перед ним со смиренным видом на коленях там… в Троице… клянется служить до последней капли крови… Разве можно было тогда ему верить?.. Вот тихий, потонувший в садах казачий городок Острогожск… Гетман опять клянется, подносит царю богатую турецкую саблю, сверкающую золотом и дорогими камнями…[34] Вот Москва, Кремль… Гетман принимает только что пожалованный ему орден Андрея Первозванного… и опять клянется… Сколько клятв! Сколько лживых слов слетело с окаянного языка клятвопреступника!
Нет, отныне нельзя никому слепо верить… Никому. Даже ближним. Даже Сашке…
Петр поднимает скомканное и брошенное на пол письмо князя, вновь перечитывает. Нет, всех равнять, конечно, нельзя. Этот не продаст. Вороватый, но свой, близкий… Ишь ведь, пишет как…
– Пирогами торговал, а ныне царям советы дает… Мин херц… собачий сын… – усмехнувшись, вслух произнес Петр.
И почувствовал, что неожиданно злоба отхлынула. Ясный разум рождал уже иные мысли. Надо думать о том, чтоб не допустить пущего зла. Петр сел к столу, стал писать ответ князю:
«Мы получили письмо ваше о нечаянном никогда злом случае измены гетманской. Ныне надлежит трудиться, как бы тому злу забежать и не допустить войско казацкое переправиться через Десну по прелести гетманской. Немедленно пошли к тем местам несколько полков драгунских. А казацким полковникам и старши́нам вели ласково, чтоб они тотчас ехали сюда для избрания нового гетмана…»
Царь остановился, потер лоб, минуту подумал и добавил еще одну строчку:
«И вы тоже немедленно сюда приезжайте…»
IX
Слух об измене гетмана Мазепы быстро облетел всю Украину. Народ, давно уже подозревавший ненавистного Мазепу в злом умысле и тайных связях с польским панством, гневно отвернулся от предателя. Времена жестокого владычества шляхты воскресли в памяти народной.
В царскую ставку со всех концов Украины спешили полковники, сотники, казацкие выборные люди.
Жители Прилук в челобитной царю Петру писали:
«Не отринь нас убогих от своей благодати и не предай нас в вечное пленение иноверцам».
Жители Лубен, Лохвицы, Новгород-Северска и многих других городов, проклиная изменника, присягали на верность Петру, клялись до конца жизни стоять против общего неприятеля.
Царь приказал «для лучшего упреждения всякого зла и возмущения» съезжаться всем в Глухов, где должно было 5 ноября состояться всенародное отрешение Мазепы от гетманства, а затем выборы нового гетмана.
… Маленький, тихий украинский городок Глухов необычайно оживился. Толпа горожан и селян, несмотря на холодную, ветреную погоду, еще с ночи заполнила обширную площадь перед собором. Люди стояли, тесно прижавшись друг к другу, взгляды всех были прикованы к освещенному смоляными факелами высокому помосту, воздвигнутому в центре площади и охраняемому казаками. Над помостом, окрашенным в черный цвет, была сооружена виселица. Столбы с перекладиной были видны отовсюду.
Народ шептался, строил догадки:
– Словили, говорят, Мазепу-то…
– Дай боже! Давно удавить пора!
– Мазепа с нечистой силой знается, его не словишь!
– Родичей его везут, вешать будут…
– Не родичей, а старши́ну генеральную, коя с ним заодно стояла…
Ранним утром подошел в боевом порядке солдатский полк Анненкова. Солдаты и казаки, потеснив немного толпу, выстроились полукругом возле помоста, куда вскоре затем подкатила сопровождаемая драгунами карета, запряженная четверкой взмыленных лошадей.
Из кареты выскочил проворный и молодцеватый Меншиков в генеральской шинели нараспашку, следом, кряхтя и охая, опираясь на палку, вышел Головкин. Они что-то сказали драгунскому офицеру. Тот, пришпорив коня, помчался к городскому острогу, стоявшему близ площади.
В ожидании прошло несколько минут. Но вот тяжелые острожные ворота распахнулись, показалась окруженная сильным конным конвоем телега, на которой стоял кряжистый мужик в красной рубахе.
В одной руке он держал топор, другой придерживал за шиворот сидевшего перед ним на скамье человека.
Народ, стоявший на площади, зашевелился. В мужике все узнали палача, но кто сидел на скамье? Судя по одежде – богатому кунтушу и орденской голубой ленте, – это же не кто иной, как сам подлый пан Мазепа! Однако почему он так странно подскакивает па каждом ухабе? Да и лицо, с обвисшими усами, кажется безжизненным. Хорошо бы поглядеть поближе, да разве пробьешься сквозь конвойных…
Кляча, впряженная в телегу, мотала головой и фыркала. Солдаты и казаки с трудом сдерживали напор любопытствующих.
Наконец кого-то осенила верная догадка:
– Это ж не гетман, а рукодельная его персона… Лицо из воска слеплено…
Народ шумел и волновался. Кто-то пронзительно свистнул. В «персону» гетмана полетели камни и комья глины.
Меншиков и Головкин стояли у помоста. Приметив, как жалует народ изменника, Александр Данилович довольно усмехнулся, потом, наклонясь к уху Головкина, шепнул с лукавинкой:
– Вот как, Гавриил Иванович, дружка-то твоего старого…
Головкин сморщился, простонал:
– Ох, не береди ты мою душу… Без того муторно, как вспомнишь этого дьявола!
– Ладно, давай начинать, что ли…
Телега остановилась. Палач с «персоной» гетмана в руках прошел под виселицу.
Меншиков и Головкин поднялись на помост. Народ обнажил головы. Головкин достал царский манифест, откашлялся, начал читать:
– «Объявляем всем нашим подданным, что гетман Мазепа, забыв страх божий и крестное целование, изменил нам и переехал к неприятелю нашему, королю шведскому. По договору с этим королем, а также с королем польским, Лещинским, выбранным от шведов, гетман Мазепа хотел поработить малороссийскую землю под владение польское, а церкви и святые монастыри отдать в унию…»
Глухой, негодующий рокот покрыл последние слова. Головкин передохнул и, возвысив голос, продолжил:
– «Понеже нам, яко государю и оборонителю малороссийского края, надлежит отеческое попечение о вас имети, того ради повелеваем всей генеральной старши́не, полковникам и прочим, дабы на прелесть и измену сего бывшего гетмана не смотрели, но при обороне наших войск против тех неприятелей стояли… При сем же объявляем, что известно нам учинилось, как бывший гетман хитростью своей, без нашего указу аренды и многие другие поборы наложил на малороссийский народ, будто на плату войску, а на самом деле ради обогащения своего, – сии тягости повелеваем мы ныне с малороссийского народа оставить…»
Слова манифеста были ясны и понятны. Едва только Головкин закончил чтение, как площадь отозвалась разноголосым мощным гулом:
34
Свидание царя с Мазепой в Острогожске состоялось в августе 1696 года, после взятия Азова. Гетман подарил царю богатую турецкую саблю, оправленную золотом и драгоценными камнями, а также щит на золотой цепи, украшенной алмазами, яхонтами и рубинами. Петр благосклонно принял подарок Мазепы и в свою очередь одарил гетмана, который получил 12 кусков бархата и соболий мех.