Смутная пора

Рядом с ней сидела, играя веером, одетая в черное шелковое платье хорошенькая блондинка, около которой стоял краснощекий, с русыми вьющимися волосами, статный молодой человек в простом на вид, но дорогом и модном немецком платье. Это был племянник гетмана Андрий Войнаровский, только что приехавший из-за границы, где он получил высшее образование.

– Я три года не был здесь и не узнаю многого, – говорил Андрий дамам. – Все здесь так пахнет польским духом, что порой кажется, будто ты не в замке украинского гетмана, а на балу варшавского магната…

– Нет, – перебила его старшая дама, – нет, пусть гетман обижается, а я сюда больше не покажусь. Я свое на чужое менять не буду. Я казачкой родилась, ею и помереть хочу…

– Ой, мамо! Не все же польское плохо и не все наше хорошо, – возразила блондинка, бросив кокетливый взгляд на Андрия.

– Ну, ну, защищай, – насмешливо произнесла дама. – У тебя муж поляк был, тебе надо. А у меня и дед и отец панами зарублены. Я ихних песен не пою.

– Да, – задумчиво сказал молодой человек, – я понимаю вас… Я поляк по рождению, но вырос на Украине и, как вы, люблю нашу отчизну…

– О тебе речи нет. Тебя я с малых лет знаю…

В это время Мазепа с девушкой, приблизившись к разговаривающим, делал красивое угловое па и, заметив недовольное выражение лица старшей дамы, улыбаясь, слегка кивнул ей головой:

– Иль тебе, кума, не весело?

– Шестьдесят, батюшка, шестьдесят, хоть не прыгай, – резко и насмешливо оборвала гетмана кума.

Мазепа сделал вид, будто не слышал ответа, но щеки девушки вспыхнули ярким румянцем, она бросила сердитый взгляд на даму.

– За него обиделась, – усмехнувшись, сказала та Андрию, не сводившему восхищенных глаз с партнерши гетмана.

– Как она выросла! Как хороша! – тихо промолвил он.

– Хороша-то хороша, – вздохнула дама, – да очень уж не нравится мне дружба ее с крестным непутевым…

– Дядя разве непутевый? – улыбаясь, спросил молодой человек.

– Сам видишь. Ему бы со стариками сидеть, а он, словно козел, прости господи, с девчонкой скачет… Ох, глаза бы мои не видели, глаза бы не видели…

Дама, говорившая это, была Любовь Федоровна Кочубей, или Кочубеиха, как звали ее в народе, – жена генерального судьи, старого приятеля гетмана. Блондинка – ее недавно овдовевшая дочь Анна, бывшая замужем за племянником гетмана Обидовским. Красивая девушка, что танцевала с Мазепой, – младшая дочь Кочубеихи, Мотря.

… Между тем танцы кончились, и все общество потянулось в столовую – большую комнату, обставленную изящной мебелью работы венецианских мастеров.

Здесь на трех длинных столах был приготовлен ужин.

Мазепа любил и сам хорошо покушать и гостей угостить на славу.

Чего только не было на столах у гетмана! Зернистая икра и огромные осетры, привезенные с Волги, виноград и фрукты из Италии, печенье от варшавских кондитеров, вина из лучших заграничных погребов…

Под стать этому разнообразию кушаний было и общество, разместившееся за столами. Тут сидела родовитая казацкая старши́на – полковники и сотники, богатые украинские помещики, русские офицеры и чиновники, сербский епископ и немецкий негоциант. Но большинство гостей составляли поляки и выходцы из Польши.

Сам гетман сидел в особом, позолоченном, покрытом красным бархатом резном кресле. По правую его руку помещался лысый, с птичьим лицом генеральный обозный Иван Ломиковский, поляк по происхождению, не скрывавший своих польских симпатий; по левую – генеральный судья Василий Леонтьевич Кочубей, радевший за московскую партию. В эту партию, стоявшую за крепкий союз с Москвою, входили кроме Кочубея бывший полковник полтавский Искра, полковник стародубский Скоропадский и другие.

Кочубей был немного моложе Мазепы, но в его облике не было той молодящей живости, что у гетмана. Круглое, добродушное, чуть припухлое лицо, узкие зеленоватые пустые глаза, подстриженные под скобку волосы и спущенная на лоб челка делали его похожим на простого селянина, и, если б не богатый кармазиновый казацкий кунтуш, никто не сказал бы, что этот человек. – богатейший помещик, первое после гетмана лицо на Украине.

– Здоровье его пресветлого величества великого государя Петра Алексеевича! – высоко поднял первую чару Мазепа.

– Ура! Слава! Виват! Хай живе! – нестройно и разноголосо ответили гости.

– Я бы охотней выпил за короля, – тихо, по-польски, шепнул Ломиковский соседу – молодому князю Вишневецкому, – но что же делать, приходится ждать…

– А как долго такое положение может продолжаться? – спросил князь.

– Зависит от шведской фортуны…

На другом конце стола Андрий Войнаровский тихо разговаривал с Мотрей Кочубей, по счастливой случайности сидевшей с ним рядом.

– За границей много интересного, хорошего, – говорил Андрий, – по, поверьте, я бы никогда не согласился жить там. Когда, возвращаясь домой, я увидел хижины украинских селян и дым казацких костров, мое сердце забилось так сильно, как никогда не билось там, и я понял – до чего сильно привязан к своей отчизне… Мне показалось, что нигде нет такого яркого неба, как у нас, нигде не дышится так легко, нигде не пахнут так сладко травы…

– А помните, – перебила, смеясь, Мотря, – как в Диканьке вы рвали у нас в саду яблоки, а таточко пригрозил вам батогом…

– Помню, помню, – живо отозвался Андрий. – Но эти яблоки предназначались вам, и меня ничто не страшило…

– Вы были всегда моим верным рыцарем, – опустив голову, сказала Мотря.

– Желал бы оставаться им и впредь, – бросив пылкий взгляд на девушку, почти шепотом произнес Андрий.

Мотря вздохнула, ничего не ответила.

Любовь Федоровна, сидевшая как раз против них и наблюдавшая за младшей дочкой, думала в это время: «Девке семнадцать, лучшего мужа, чем Андрий, вовек не сыщешь… Вот бы господь послал…»

– Ты приходи завтра к нам обедать, – вслух сказала она Андрию, – забыл небось за границами мои вареники?

– Нет, помню. Непременно приду, – улыбнулся Войнаровский.

Он нечаянно коснулся под столом стройной ножки Мотри и, чтобы скрыть внезапное смущение, нагнулся к тарелке, принявшись за еду с таким аппетитом, что Мотря не выдержала и рассмеялась:

– Ой, мамо, сколько же тебе вареников завтра готовить…

… Гости разъезжались и расходились…

У калитки Мотря задержалась, огляделась, быстро подбежала к стоявшему в стороне скрытому тьмой человеку, обвила его шею руками, крепко поцеловала в губы.

– Когда же, мое серденько? – шепотом спросил тот.

– Завтра утром, – ответила Мотря и скрылась.

Человек медленно пошел к крыльцу. Ему навстречу вышел с фонарем в руках Филипп Орлик, только что пожалованный званием генерального писаря.

– Пане гетман, – тихо и тревожно сказал он, – сегодня я доподлинно проведал, что Москва поручила Ваське Кочубею присмотр за вашей милостью…

Гетман находился словно во сне. Его губы что-то шептали, глаза светились нежностью.

– Вы слышали, пане гетман? – переспросил беспокойно Орлик.

– Да, слышал, – отозвался наконец гетман. – Ты напрасно тревожишься, друг мой… Этот присмотр Москвы учинен по тайному моему согласию…

– Как? – изумленно воскликнул писарь.

– Поживешь – поймешь, – усмехнулся гетман и открыл дверь.