Агнесса. Том 2

Студия, в которой мисс Кармайкл занималась с учениками, представляла собой большое помещение с высоким потолком, хорошо освещенное и со множеством картин, развешанных в простенках. Картины, как заметил Орвил, были разные: от аляповатых полудетских рисунков до едва ли не настоящих шедевров. Мольберты с незаконченными работами сгрудились в углу, и в целом помещение выглядело пустым, но Орвил представил, как три раза в неделю комната заполняется юными созданиями с удивительным светом в глазах. Пахло красками и еще чем-то незнакомым; на небольшом столике возле стены стояли разнообразные предметы, лежали фрукты, слишком красивые для того, чтобы быть настоящими.

Орвил и мисс Кармайкл представились друг другу. Она предложила ему присесть, сама села напротив. Орвил обратил внимание на манеры собеседницы: она держалась как настоящая леди. Беседуя с нею, он невольно поймал себя на желании сравнить Агнессу с мисс Кармайкл, с любой другой женщиной, и совсем не так, как это делалось раньше. Прежде, пьяный от счастья, он стремился опьянеть еще больше; теперь же пришла пора отрезвления. Когда-то он сказал Агнессе, что она позволяет понять прелесть обыденности; он не знал, какими показались ей тогда эти слова, как она поняла их, но сейчас, с полным осознанием безжалостной очевидности, думал: «Она обыкновенная женщина, с типично женскими худшими недостатками, как многие из них, ни одной из которых не стоит верить».

Он вспомнил свою мать, нежную, кроткую Вирджинию Лемб. Ему нравилось сочетание таких же качеств в Агнессе с временами проявлявшейся мятежностью души, но проходит время, и вещи меняют свои имена, поэзия жизни уходит, остается лишь горькая правда. Женщина, подобная его матери, никогда не поступила бы так. Никогда.

— Видите ли, мистер Лемб, — говорила мисс Кармайкл, — Джессика — лучшая из моих учениц и учеников, несмотря на то, что одна из самых младших. Когда она только начинала заниматься, ее работы мало отличались от работ других детей, но она очень быстро продвинулась вперед и настолько, что я решила поговорить с вами. Когда с нею никто не занимался рисунком, она страдала оттого, что умение «отстает» от воображения; теперь у нее появилась возможность это преодолеть. Джессика одаренная девочка, не побоюсь этого слова, у нее есть все данные для того, чтобы подняться выше уровня любительницы: великолепное чувство цвета, умение видеть детали, прекрасная фантазия, память, да и, к тому же, она умеет работать как никто.

«Выше уровня любительницы», — подумал Орвил. Когда он первый раз увидел эту девочку, ее, при всех данных природой талантах, ждало будущее простой работницы.

— Да, — сказал Орвил, — она рисует почти все свободное время.

— Только нужно следить, чтобы это не отражалось на школьной учебе.

— Пока учеба легко дается Джессике; с нею много занимались еще до школы.

Мисс Кармайкл кивнула.

— В то же время пусть не сосредоточивается только на живописи. Она ведь еще учится музыке?

— Да.

Музыкой с дочерью занималась Агнесса; девочка неплохо играла для своих лет, но Орвил справедливо считал, что такой вдохновенной пианисткой, как мать, ей не стать никогда.

Орвил подумал о сыне. Интересно, какие способности обнаружатся у Джерри? У Джессики наверняка будет собственная необыкновенная судьба; дай Бог, чтобы и Джерри выпала своя дорога, не нужно повторений, иначе в один прекрасный день он, обыкновенный хороший человек, влюбится в девушку, посчитав ее созданной лишь для него, а потом она, внезапно пресытившись, бросится на поиски приключений или, что хуже, говоря прямо, привлеченная дешевой романтикой, просто променяет на другого. Потому что только те, кто без роду без племени странствуют по большим дорогам, не имея ничего за своей обветшалой душой, герои, в которых нет ничего героического, только такие способны по-настоящему завоевывать сердца.

— Я, конечно, научу ее всему, что умею сама, — продолжала мисс Кармайкл, — и все же советовала бы вам показать ее работы настоящим мастерам. Разумеется, не сейчас, а позднее. Вам может показаться странным, что я пригласила вас на этот разговор, но я просто хотела обратить ваше внимание на некоторые особенности девочки. Такие натуры заслуживают особого, бережного отношения.

— Как, впрочем, все дети, — добавил Орвил. — понимаю. Спасибо вам. Я постараюсь уделять больше внимания ее творчеству. Может быть, как-нибудь приеду на урок, если позволите.

— Пожалуйста, когда вам будет угодно, — отвечала мисс Кармайкл, провожая его до дверей.

«Да, — думал Орвил, — не удастся уйти — ни от себя, ни в себя, но всегда бывает так, если кто-то зависит от тебя, тот, кто невиннее, слабее, меньше. И это не сумела понять одна лишь Агнесса».

После визита к мисс Кармайкл Орвил не поехал прямо домой, он отправился туда, где жил Джек, пробыл там недолго, видел Молли и разговаривал с ней. Хитрая девчонка не сказала ничего лишнего. Да, съехал, но куда, неизвестно, наверное, просто решил поменять квартиру. Но у Орвила, наученного горьким опытом, нашлись свои предположения. Куда мог поехать Джек днем, позже отъезда Агнессы? Ответ напрашивался только один.

Теперь, надо полагать, всё, точнее, все на своих местах. Наверное, Джек был близок к истине, когда говорил о том, что они с Агнессой весьма подходящая парочка. Но Орвил не мог не признаться себе, что сознавать это было опять-таки очень горько.

Наутро Агнесса проснулась совсем с иным чувством, что и определило ее дальнейшее поведение. Она была уверена, что будет жить теперь в спокойном ожидании лучшего, она думала о том, что совершенно напрасно затевает это бесплодное выяснение отношений, постоянно терзает себя, когда на свете существует так много прекрасного, в каждом дне, в каждой минуте бытия. Быть может, в том виновато было хрустальное утро — ночью, оказывается, шел дождь, и теперь с веток, задеваемых ветром и крыльями птиц, то и дело слетали серебристо-прозрачные нити; отрываясь от выпрямлявшегося листа, пронзив воздух прощальным сверканием, падали в траву; солнце то тут, то там пропускало сквозь ветви свои лучи, и сей же миг, как только яркий свет касался свернувшейся в листе капли, вспыхивала, множась собственными лучиками, маленькая звезда. Свежий ветер могучей струей вливался из сада в комнату, переполнял, оживлял все вокруг; Агнессе показалось, что она хлебнула напитка забвения: вся прошлая жизнь начала покрываться туманом, исчезая в нем; боль осталась, она не ушла, но уже не ощущалась как боль свежей раны. Агнесса вдохнула полной грудью; в отличие от Орвила она верила в возрождение, больше того — она не верила в самую смерть того, что он считал погубленным навсегда. Не то чтобы она не осознавала сложность ситуации, просто бывают в жизни моменты, когда забывается то, что хочешь забыть. Это она знала, но знала и то, что сегодня — первое утро на земле. Такое состояние бывало у нее, может быть, пару раз в жизни. Все повторяется: было оно и тогда, в ее первый приезд сюда.

Слегка напевая, Агнесса легкой походкой передвигалась по комнате. Надела светлое ситцевое платье с короткими рукавами, стянула его как следует в талии широким белым поясом, который завязала сзади бантом с длинными, хорошо разглаженными концами, украшенную гвоздиками соломенную шляпку, белые туфли на каблуках. Она посмотрелась в зеркало и понравилась себе. В руки Агнесса взяла небольшую плетеную корзинку она намеревалась сходить на рынок, а заодно отправить письмо Орвилу. Он должен получить его как можно скорее и написать ответ, ожидание которого отныне станет смыслом ее жизни.

Агнесса понимала свое желание выглядеть хорошо, одеться красиво просто так, ни для кого, для себя — это была свойственная многим женщинам форма протеста, выражение обиды, самоутверждения и отчасти вызов.

Она спустилась вниз. На обвитой браслетом руке висела корзинка, другой Агнесса поддерживала волнующуюся при ходьбе юбку, спускавшуюся до самых лодыжек. Губы были пунцовыми, глаза блестели; когда Джек разглядел все это, на хмуром лице его появилась недоверчивая полуулыбка.