Страница 8 из 18
— Они так самые вкусные! — заверил Тхэн.
— Гм… А сварить их можно?
— Можно, — кивнул Тхэн, но лицо его при этом выразило неодобрение. — Но сырыми они вкуснее…
— Тогда вари, — не согласился я. — В рыжем тюке найдешь котелок и печь. Печь — это такой белый металлический ящик с прозрачной крышкой. Как ею пользоваться, покажу потом.
Тхэн взял многоножек в охапку и, расстроенно качая головой, пошел к тюкам. Не понравилось ему мое решение.
Я распаковал синий тюк и стал собирать автоматический сачок для ночной ловли крылатых насекомых. Установил на треноге пятиметровый шест со светильником, а затем долго настраивал гравитационную ловушку на классическую форму крыльев парусников. Как я уже говорил, остальные насекомые меня не интересовали. Пока я возился с настройкой ловушки, солнце скатилось к горизонту, воздух посвежел, и на свет божий из дневных убежищ начали выползать насекомые. Откуда-то потянуло дымком, и я оглянулся. Тхэн давно распаковал тюк, достал из него печь и котелок, но воспользоваться ими и не подумал. Развел костер и варил многоножек в плоской глиняной посудине. И откуда он ее взял — ведь шел налегке?
Я подошел поближе. Четыре тоненьких прутика каким-то чудом поддерживали над костром глиняную чашу. Огонь жадно лизал прутики, но они стойко противостояли языкам пламени, словно были сделаны из металла. Я заглянул в чашу. Чистая прозрачная вода кипела ключом. А ее откуда взял Тхэн? Если бы он включал фильтрующий насос, я бы слышал. Да и никогда он не станет пользоваться насосом.
— Сейчас будет готово, сахим, — улыбнулся Тхэн и стал бросать в кипяток многоножек. Они мгновенно покраснели, совсем как раки. Все-таки много схожего у Пирены с Землей.
Я сел на землю и почувствовал, насколько устал. Гудели ноги, болели все мышцы, отвыкшие от физических нагрузок, саднило кожу на лице и открытых солнцу запястьях. Нет, кожа не обгорела — действительно, как меня и уверял консул, в спектре Гангута ультрафиолета почти нет, — а просто начала дубеть от жары и ветра.
— Готово, сахим, — сказал Тхэн, спокойно опустил руку в чашу, достал многоножку и протянул мне.
Я взял и чуть не обварился. Пока я перебрасывал с руки на руку горячую многоножку и дул на нее, Тхэн снова, как ни в чем не бывало, запустил руку в бурлящую воду, вытащил следующую многоножку и стал есть. От многоножки валил пар, но Тхэн не обращал на это внимания, словно температура пищи была нормальной. Ел он не спеша, аккуратно, но все подряд вместе с хитином и внутренностями.
Я не стал экспериментировать и следовать его примеру. Облущил панцирь и осторожно попробовал мясо. По цвету и вкусу оно напоминало рачье — такое же сладковатое, белое, поскрипывающее на зубах. Довольно вкусное, хотя и несоленое. Хорошо, что наши с пиренитами вкусовые ощущения совпадают. Но когда Тхэн протянул мне вторую многоножку, я достал соль и посолил.
— Будешь варить в следующий раз, — сказал я и бросил ему пакет приправы, — добавишь в воду щепотку соли и специй.
— Хорошо, сахим, — покорно согласился Тхэн, хотя в голосе его явственно прозвучали нотки неодобрения.
Я съел трех многоножек, Тхэн — двух. Еды оказалось как раз в меру. Что-что, а норму еды пирениты чувствовали чисто интуитивно, никогда не превышая ее. Нарвать плодов или выловить рыбы больше, чем сможешь съесть, для них невиданное святотатство.
— Навар пить будете? — предложил Тхэн. — Хороший навар, вкусный.
— Нет, спасибо. Я заварю на печи чай.
Тхэн пожал плечами, снял чашу с огня голыми руками, напился через край кипятку и снова опустил чашу на огонь. И тут чаша расплеснулась по земле жидкой грязью, а остатки бульона загасили костер. Чаша оказалась обыкновенным куском глины, чудом сохранявшим форму посуды во время приготовления пищи. Я осторожно выдернул из земли один из прутиков, поддерживавших чашу над огнем, и он легко переломился между пальцами. Вот и верь после этого справочнику, что аборигены Пирены не используют психоэнергию вовне!
Пока я набирал фильтрующим насосом воду в чайник и заваривал на печи чай, Тхэн мановением рук нагнал под берег с поверхности реки ряску и накормил ею долгоносое.
— Чай будешь? — на всякий случай предложил я, когда он снова подошел ко мне.
— Нет, сахим, — отрицательно покачал головой Тхэн. — Хакусины сами себя обеспечивают едой и питьем.
Я пожал плечами и налил себе кружку.
Смеркалось. С реки потянул свежий ветер, и равнина стала оживать. То там, то здесь начали зажигаться огоньки светлячков, проснувшиеся насекомые заверещали, застрекотали, стали роиться в воздухе. Совсем обнаглевший паук с кулак величиной вскочил мне на кроссовку и впился в нее хелицерами. Я брезгливо сбросил его на землю и раздавил. Затем отставил кружку с чаем в сторону и достал из тюка баллончик репеллента. Не хотелось, чтобы ночью по мне ползали насекомые.
— Не надо, сахим, — остановил меня Тхэн. — Долгоносы этого не любят.
Он взял прутик и очертил на земле вокруг меня квадрат примерно три на три метра.
— Здесь вас никто не тронет.
И он оказался прав. Пока пил вторую кружку, я увидел, как два паука, один за другим бежавших по направлению ко мне, натолкнулись на черту и в панике устремились прочь.
Когда я допил чай, стемнело окончательно. На небе высыпали звезды, и я, глядя на них, представил, как высоко-высоко, прямо надо мной, в безвоздушном пространстве у самой кромки атмосферы Пирены парит стая Papilio galaktikos. Если я правильно все рассчитал, то сейчас они атаковать не будут. Подождут, пока мой охотничий азарт притупится. Это должно произойти где-то в середине маршрута. Или ближе к концу.
Я встал, подошел к мачте автоматического сачка и включил свет. Что ж, поохотимся пока на местных ночных парусников. Если они есть.
Вернувшись, я расстелил в очерченном Тхэном квадрате спальник и забрался в него.
— Давай спать, — предложил своему проводнику.
— Спите, сахим, я лягу позже, — ответил Тхэн. Подтянув под себя ноги, он сел на землю и уперся ладонями в колени. Лицом он повернулся в сторону предгорья, и его губы беззвучно зашевелились.
— Здравствуй, Колдун, — перевел транслингатор, уловив неслышные мне звуки. Тхэн посмотрел на меня и плотно закрыл рот. Но напряженной застывшей позы не изменил.