Страница 10 из 18
Каторжный труд по преодолению лессового плато сблизил меня с проводником. О дружбе здесь вряд ли можно было говорить — слишком разные у нас психология и интересы, — но чувство товарищества между нами определенно возникло. На стоянках словоохотливый Тхэн постоянно болтал, с детской наивной непосредственностью повествуя о своем нехитром житье-бытье. О жене, о детях, о Колдуне; много рассказывал о долгоносах, о том, что они значат для племени… Кстати, последнее я так и не понял: ни раньше — из справочника, ни теперь — из рассказов Тхэна. долгоносое холили, лелеяли, но никогда не использовали в пищу или на каких-либо работах. Да и смешно было представить, что аборигены, с их владением психоэнергией, будут привлекать на тяжелые физические работы животных. Похоже, долгоносы занимали в племени место священных животных, наподобие коров в Индии. Но и это не совсем верно, так как хакусины спокойно, без всяких предубеждений предоставили их для экспедиции. Впрочем, вместо долгоносое, или на равных с ними основаниях, могли пойти в качестве носильщиков и сами хакусины (стоило мне попросить — так бы и было; другое дело, что именно это меня и не устраивало — мне нужен был только один абориген). То есть получалось, что долгоносы занимали в племени абсолютно равное положение с аборигенами. Учитывая уровень их интеллекта, это выглядело весьма странно.
Хотя многое я знал из справочника, но еще больше почерпнул из рассказов Тхэна. Так, наконец, я понял, кем на самом деле является Колдун. Оказывается, раньше он был таким же обыкновенным ха-кусином, как все его сородичи. Но когда срок жизни предыдущего Колдуна приблизился к концу, его по жребию выбрали на место вождя. После смерти старого Колдуна новый Колдун начал претерпевать физиологические изменения, приобрел известные мне формы и стал отличаться от своих соплеменников. Как я понял, Колдун на самом деле не вождь (можно ли сказать о голове, что она — вождь рукам и ногам?), а хранилище знаний племени и одновременно парапсихологический связующий между всеми хакусинами. Именно он принимает излишки сбрасываемой аборигенами психоэнергии, хранит ее и передает тому, кто нуждается в ней дополнительно. Кстати, именно с помощью Колдуна Тхэн удерживал рушившуюся на караван скалу. Вообще без такого Колдуна не обходится ни одно племя. Он и советчик, он и помощник, он и судья. Средоточие всего их мира. В приближенном понимании — пчелиная матка в улье, со всеми вытекающими отсюда обстоятельствами. Возможность столь сильной зависимости Тхэна от Колдуна весьма меня обескуражила — это ломало все мои планы, — но, узнав, что их связь не является постоянной и мой проводник в обычной ситуации вполне самостоятельная личность, не в пример общественным насекомым, я успокоился.
Как я ни спешил побыстрее пройти лессовое плато (не хотелось, чтобы млечник атаковал меня именно здесь, где пространство маневра было ограниченно), потратили мы на его преодоление две недели. Но, рано или поздно, все когда-то кончается; кончилось и плато, и мы вышли на обширную солончаковую пустошь. Несмотря на то что берега вновь разлившейся Нунхэн покрывал довольно толстый слой нанесенного рекой плодородного лесса, ничего здесь не росло. Почва настолько пропиталась концентрированным раствором сульфата натрия, что выдавливала его на поверхность, где он застывал на солнце белой, хрустящей под ногами коркой. Вода в реке приобрела горьковато-соленый вкус слабительного, и мне приходилось в дополнение к обыкновенным фильтрам ставить на насос еще и мембранные.
Нунхэн уже не только напоминала сточную канаву, но и полностью соответствовала ей. Ил, выносимый на берега излучин реки, гнил, и над водой висел удушливый смрад разлагающихся водорослей и микроорганизмов. Избегая его, мы зачастую удалялись от берега на два-три километра. Почва здесь была похожа на бетон, и лапы долгоносое дробно стучали по ее поверхности, выбивая тонкую незримую пыль, белесыми кристалликами соли оседавшую на наши потные тела. От этого моя кожа окончательно задубела, причем до такой степени, что я, пожалуй, мог бы так же безбоязненно совать пальцы в крутой кипяток, как Тхэн. Впрочем, подобных экспериментов я проводить не собирался, прекрасно понимая, что не в дублении кожи дело.
Насекомые практически исчезли, похоже, они, так же, как Тхэн, не переносили соли. Зато рыба в реке так и кишела. Тхэн рассказывал, что раз в полугодие хакусины спускаются сюда на лодках для ловли тахтобайи — угреобразной рыбы, достигающей двух метров в длину. Кажется, это единственная рыба, которую аборигены вялят, заготавливая впрок и нарушая тем самым свой же закон об излишествах пищи. То ли она отличается особым вкусом (зная неприхотливость пиренитов к еде и их экологические табу, я был уверен, что это не так), то ли просто мясо тахтобайи содержит в себе необходимые аборигенам белки и аминокислоты, отсутствующие в их повседневной пище. Но не столько сам факт отлова рыбы впрок поразил меня, как то, что хакусины добираются сюда всего за два дня. Когда я переспросил Тхэна, не ошибся ли он, мой проводник недоуменно пожал плечами и повторил, как маленькому ребенку, что хакусины добираются сюда на лодках. Можно подумать, что после такого объяснения мне должно было стать все ясно. Впрочем, поразмыслив, я представил, как хакусины при этом используют свои парапсихологические способности, и все стало на свои места. Почти. Потому что, зная их потенциальные возможности, этот срок был чересчур долог.
На солончаках меня ждала непредвиденная удача. Нет, и здесь в автоматический сачок никто не попался. Удача пришла с неожиданной стороны. Когда мы, огибая то ли пятую, то ли шестую зловонную косу, в очередной раз удалились от берега, я заметил, как над белесой, слепящей искрами мельчайших кристалликов сульфата натрия почвой перемещается, беспорядочно мельтеша в воздухе, кусочек блестящей слюды. Честно сказать, вначале я принял его за клочок целлофановой обертки, гонимой ветром, и только минут через пять мой расплавленный жарой мозг слабо возмутился — откуда здесь, на Пирене, целлофан? Абсолютно индифферентно я поймал на прицел парализатора мельтешащий в глазах блеск и нажал на спуск. При этом у меня было только одно желание — избавиться от галлюцинации. Но то, что я увидел, резким толчком вывело сознание из дремотного созерцания. После выстрела блестящий кусочек слюды на мгновение замер, а затем мягко спланировал на почву. Значит, живое существо — мертвую материю ветер бы по-прежнему продолжал гнать над солончаками!