Золото гор Уичита

— Кончита, — позвал ее мексиканец по-испански.

Девушка нехотя обернулась.

— Что еще, Луис?

— Выходит, я для тебя ничего не значу?

— Между нами все кончено. Я воспитана отцом, который. больше всего на свете презирает в людях подлость и трусость.

— Зато я вижу, что между тобой и тем американцем все начинается, — голос Дельгадо задрожал от ревности.

— Теперь тебя это не должно касаться!

— Кончита, — заныл мексиканец. — Не говори так. Я… люблю тебя… И… не знаю, что сделаю, если… если…

— Замолчи! — Девушка поднялась на ноги и зашагала в волнении возле костра.

Присутствующие при этой перебранке путники, не очень сведущие в испанском, молча ждали ее концовки.

— Не смей меня запугивать! — гневно продолжала мексиканка, уже на английском. Ее большие глаза сверкали, — Не смей! Мы чужие люди! Я презираю тебя! Зачем ты здесь? Можешь прямо сейчас убираться отсюда. В Мексике у тебя богатая семья.

Уничтоженный Луис Дельгадо долго, словно в прострации, смотрел в огонь. Наконец шевельнулся.

— Я уеду завтра, — каким-то далеким, не своим голосом произнес он. Встав, он тяжелой походкой отошел от костра и улегся на траве, с головой укрывшись одеялом.

Ужин был коротким и невеселым. Закончив трапезу, мужчины распределили между собой дежурство на ночь. Первую смену должен был отбывать методист, и он, истово помолившись, сел на торчавший поблизости валун в настороженной позе. Килкенни завалился под одеяло с бутылкой виски. Некоторое время были слышны бульканье и причмокивания, сменившиеся богатырским храпом.

У Ривердейла сна не было ни в одном глазу. Он понимал, что прямым или косвенным образом повлиял на разрыв Кончиты с Луисом. Его это угнетало, он не находил себе места, ворочаясь с боку на бок. Так прошел час, затем — другой. Мерно шумел водопад, иногда в верхушках сосен пробегал ветерок. Костер догорал, отбрасывая во тьму рассеянный свет. Ривердейла потихоньку стало клонить ко сну. Веки отяжелели, мысли замедлили свой нескончаемый хоровод. И, вдруг, хруст сучка донесся до его слуха. Не шевелясь, он открыл глаза. Его преподобие, согнувшись на валуне в три погибели, сопел носом в глубоком сне. В стороне от него, вооруженный длинной «навахой», крался мексиканец. У подлеца имелась цель — спавшая Кончита — и он уже был на подходе к ней. Угнетенного состояния Ривердейла, болезненных ощущений вины — как не бывало! Он видел перед собой убийцу, которого следовало обезвредить. Его пальцы коснулись рукоятки «кольта». Он потянул оружие из кобуры и почти выпростал его наружу. И на этом все. Что-то внутри Ривердейла сломалось.

— Дельгадо! — его резкий крик был сродни револьверному выстрелу.

Вспугнутый мексиканец подпрыгнул на месте и, выронив нож, бросился бежать через можжевеловые кусты, куда глаза глядят. А они глядели, но ничего не видели во тьме. В том месте Ривердейл собирал сучья для костра и заметил глубокую, с отвесными краями, расселину среди зарослей можжевельника. К ней-то и стремился мексиканец. Бивуак быстро проснулся. Кончита, Килкенни, проповедник — все они вскочили на ноги с немым вопросом на лицах.

Ответом им был протяжный вопль сорвавшегося в пропасть мексиканца.

Чуть позже путешественники сидели у костра и слушали Ривердейла.

— Мне бы ничего не стоило пристрелить Луиса, — говорил он. — Не знаю… Наверное, я хотел дать ему шанс выжить, но он побежал не в ту сторону. Эта его трусость с бандитами испортила все. Он потерял наше доверие. Похоже, этот поход стал ему в тягость.

— Он превратился в изгоя, — сказал нараспев методист, — и возжелал крови.

— И ты им станешь, старый блеющий козел! — взорвался Килкенни. — Какого черта ты делал на валуне?! Если бы не Майлс, не сидеть бы нам тут, а лежать с перерезанными глотками стервятникам на радость.

— Я и не заметил, как сон смежил мне веки, — пожав плечами, оправдался Фитцпатрик.

— А вот съездить бы по твоей лошадиной морде кулачищем, они б надолго у тебя захлопнулись!

— Не сомневаюсь, что у такого богохульника и пьяницы поднимется рука на слабого, беззащитного проповедника, — горестно проблеял методист.

— Кончай, Патрик, яриться! — вмешался Ривердейл. — Лучше ложись спать, — скоро твоя смена.

Килкенни, бурча что-то под нос, отправился к одеялу, методист снова уселся на валун, а у костра друг против друга остались сидеть северянин и мексиканка. Их молчание длилось достаточно продолжительное время. Оба испытывали одни и те же чувства.

— Майлс, — голос девушки звучал проникновенно. — Ты спас мне жизнь. Спасибо… Знаешь, может быть, когда-нибудь я и смогла простить трусость Луису… Может быть. Но в ту ночь, когда наши руки были вместе, в моей душе произошел перелом. Высокий, красивый, уверенный в себе, ты мне понравился сразу. В ночь перед отъездом из Дир-Сити я видела тебя во сне. Но у нас с Луисом была помолвка, наши отцы хотели этого союза давно. Я была связана обязательствами, хотя никогда по-настоящему не любила Луиса. Я, как это часто случается в богатых семьях Мексики, просто предназначалась в жены потомку такого же славного рода… И вот там, на берегу ручья, в плену у бандитов, я сделала свой выбор…

— Кончита, малышка, я люблю тебя, — нежно проговорил Ривердейл, опускаясь перед красавицей — мексиканкой на колени. Она наклонилась к нему, и их губы слились в долгом ласковом поцелуе под ровный гул Уичитского водопада.

Глава 10

Уичита Джо, известный в селениях своего племени под именем Зоркое Око, возвращался к Кедровому Утесу в приподнятом настроении. Искусно правя крапчатым пони по лощине, он мысленно уже снимал скальпы с тех погибших техасцев. Когда солдаты из Форта Силл сделали привал на берегу ручья, он заявил Челси, что ему опротивела армейская скудная еда и он отправляется на охоту. Этот обман был необходим. Суровый Длинный Нож никогда не дал бы разрешения на скальпирование бандитов. Какими бы отщепенцами они ни прослыли, это все равно были белые люди. Лейтенант оставил их гнить на солнце не погребенными, но кощунства над ними он бы не потерпел.

Уичита Джо схитрил. Но разве у подножия Кедрового Утеса не лежали техасцы — злейшие враги народа уичита? Разве не он устроил им ловушку? Разве не он посоветовал Челси спрятаться за обломками скал на их пути? Это был он, Зоркое Око!

Как будут рады отец, мать, многочисленные родственники! Они затеют пляски, которых давно не было в селениях уичита. Они будут прославлять Зоркое Око. Скальпы бледнолицых повиснут в отчем жилище, на ивовых обручах, как боевой трофей единственного гордого уичита, оставшегося свободным.

У амбициозного индейца от этих мыслей кружилась голова, в убыстренном темпе стучало сердце. И каково же было его разочарование, когда выехав из Кедровой Рощи, он посмотрел на горный склон. Да, на нем лежали пятеро убитых бандитов. Да, их позы и местоположение оставались теми же. Но вместо пышных шевелюр на головах бледнолицых зияли кроваво-красные раны. Скальпов уже не было!

Раздосадованный уичита спрыгнул с лошади и провел короткий осмотр. Тут находились индейцы! Девять, нет, десять воинов. Сняв скальпы, они поехали вверх по тропинке, вслед за пленниками бандитов! Это было недавно, судя по лошадиному навозу. Уичита вскочил на лошадь и погнал ее вверх по тропинке. На горном перевале он остановился. Внизу, прижимаясь к скалам, цепочкой ехали десять краснокожих всадников.

— Кайова! — буркнул уичита недовольно, и, развернув крапчатого, поскакал мимо остывших трупов в прерию к стоянке солдатского отряда из Форта Силл.

— Мигуэль говорил, что они с отцом потратили около десяти часов, чтобы добраться до Сэн-эло Пихо, — сказала Кончита, выехав на вершину перевала одновременно с Ривердейлом. Следом подтянулись методист и Килкенни.

— Мы пробыли в пути больше, — проговорил северянин. — Но они торопились, а нам это ни к чему… Итак, Кончита, значит — Сэн-эло Пихо. Кактусовый полуостров?