Человек под копирку

И все-таки нужно было вознести молитву. Машина простила бы меня, если бы знала, зачем я ее обманываю.

Я набрал в легкие побольше воздуха и нырнул в те­лефон. Я назвал себя, сообщил, где я, коротко объяснил, почему не на предписанном месте в общежитии помонов, и попросил, чтобы какой-нибудь помон осторожненько проверил в «Сансет вэлли», не интересовался ли кто-нибудь мною или Оскаром Клевинджером. Машина молитву приняла, сообщила ее регистрационный номер и попросила спокойно подождать.

Что я и сделал, снова погрузившись в продавленное кресло Ники. На мгновение меня охватило ощущение, что я уже погружался в продавленное кресло. И недавно. И тоже было ожидание. И вдруг я вспомнил… Вестибюль дрянной гостиницы, в которой я нашел убитого стражника. Вязальщица с необыкновенным голосом. Я утонул в кресле и ждал полицию. Но тогда я был спокойнее. Я ни от кого не прятался. Я еще не знал, что уже был мишенью. Теперь я знал.

Я встал и подошел к окну. С вечерней улицы сквозь плотно закрытые рамы доносился обычный городской гул. В комнате было жарко, и стекло слегка запотело. Я провел по нему пальцем. Потом расширил ручеек, потом сделал из него речку и сквозь нее увидел красный фургон «Перевозка мебели. Филипп Чейз». И серенький приземистый «джелектрик». Они остановились около дома, и из легковой машины быстро вышли двое. И направились к входу.

В голове у меня кувыркалось одно слово: «Быстрее!» Больше не было ничего.

– Оскар! – крикнул я. – Быстрее! Быстрее!

Я буквально вытащил его из квартирки, успев по дороге сунуть в карман пистолет. Лифт был занят. Может быть, уже ими. Скорей всего, ими. Они, должно быть, деловито проверяют пистолеты и перекладывают их в карманы пальто. Лица их напряжены. Но, в общем, будничны. Работа. Обычная работа. Ну, может, немножко и опаснее, но ведь и платят неплохо.

Бежать по лестнице вниз? А если и там ждут? Возникнуть в подъезде идеальной мишенью? Из «Перевозки мебели» так удобно заранее прицелиться…

Оставался один путь – наверх. На каждом из двух верхних этажей по три квартиры. Где-нибудь закрыто, куда-нибудь не пустят. И правильно сделают, потому что люди Филиппа Чейза привыкли ходить по квартирам. Они ведь перевозят мебель. Они знают, как разговаривать с людьми.

Ну что же, может быть, их остановит то, что я скажу им про оригиналы? Вряд ли. Они, наверное, из тех, что сначала стреляют, а потом думают.

Последний этаж. Есть ли чердак?.. Отцы-программисты… Есть. Только бы дверь была не заперта.

Она была заперта.

– Пусти… – прошептал Оскар. Он ничего не спраши­вал. Он держался молодцом. Он ударил в дверцу плечом и вышиб ее.

Мы бежали по мягкой пыли почти в полном мраке, натыкаясь на трубы, на какой-то хлам. Единственное окошко вспыхивало оранжевыми отблесками рекламы.

– Куда мы бежим? – пробормотал Оскар, и я вдруг сообразил, что бежать нам некуда. Хорошо, если бы к окошку вела пожарная лестница. Что было бы, если бы ее не было, я подумать не успел, потому что услышал голос:

– Я посмотрю на чердаке. Тут как будто дверь открыта.

Другой ответил:

– Давай, а я закончу с квартирами.

Молча я придавил Оскара вниз. В пыль. В грязь. Он понимал. Он знал, что такое страх и как нужно притаиться.

– У, черт! – пробормотал голос, и я понял, что он ударился обо что-то. – Хорошо бы фонарик…

Голос был хриплый, сонный, спокойный. Голос охотника. Не жертвы, а охотника.

Он щелкнул зажигалкой, и я увидел его лицо. В желтом пятнышке слабого света оно показалось мне задумчивым и сосредоточенным. Почти привлекательным. Лицо человека, думающего, как бы убить себе подобного.

Он приподнял зажигалку, чтобы лучше было видно, и я понял, что еще два–три шага – и он увидит нас. Теперь мишенью был он. Я медленно поднял пистолет. Нас, помонов, учат употреблять оружие как можно реже, но когда нужно его употребить, мы знаем, как это делать.

Я затаил дыхание и плавно, не дергая, нажал на спуск. Выстрел был оглушительным. Выстрелы всегда звучат особенно громко в тесном помещении.

– Эй, что там? Они? – послышался голос с лестничной площадки.

– Они! – сдавленно крикнул я.

Дверной прямоугольник осветился, и тут же свет заслонила фигура. Я выстрелил. Удивительно, как охота на человека притупляет у охотника чувство опасности. Этим двум, наверное, и в голову не приходило, что намеченные жертвы могут поменяться с ними ролями. А впрочем, если бы они это представляли, они бы не перевозили мебель для Филиппа Чейза.

– Помоги мне… – шепотом попросил я Оскара. – Поищи около первого зажигалку – он держал ее в руке, – где-нибудь около него. А я займусь вторым.

Чердачное окошко по-прежнему ритмично освещалось оранжевыми всполохами. Я переступил первого и осторожно пошел на светлый прямоугольник двери. Я не боялся, что промахнулся. На таком расстоянии я не промахиваюсь.

Он лежал, уткнувшись лицом в бархатистую чердачную пыль. Но это было не страшно. Задохнуться он не мог. Потому что был мертв. Совсем мертв.

– Нашел зажигалку, – громко прошептал Оскар. – Вот она.

– Хорошо. Зажги ее.

– Как?

– Ну, нажми кнопку. Посмотри сам.

– Зажег.

– Человек умер? Ты ведь теперь знаешь, что такое умереть?

– Да, Дин. У него дырка во лбу.

Что делать дальше? Красный фургон все еще внизу. Они, наверное, уже нервничают: куда девались двое из «джелектрика»? Они прикуривают новые мэрией от старых и глубоко затягиваются. Скоро два–три человека поднимутся наверх. Теперь они будут напуганы. Они будут прислушиваться к каждому шороху. Они будут знать, что мы здесь, в этом ноевом ковчеге, потому что в нем только что исчезли двое их товарищей. Они оставят коллег у подъезда и будут действовать методично и неторопливо. В конце концов они придут и на чердак. С фонариками.

Мне пришла в голову дурацкая мысль. Переодеться в одежду убитых и нагло спуститься вниз, рассчитывая, что они не сразу определят, кто мы. Увы, так бывает только в фантазиях. Оставалось чердачное окошко. Я пошел на рекламные всполохи. Стекло едва пропускало свет. Последний раз его мыли, должно быть, перед второй мировой войной. Я дернул изо всех сил, и рама со скрипом распахнулась. Ворвался холодный воздух, и я постарался вздохнуть поглубже, чтобы хоть как-то успокоиться и оценить наши шансы.

Окно выходило на крышу. Я положил руки на подоконник, подпрыгнул, вышел в упор и оказался на крыше, обнесенной проржавевшим металлическим парапетом. Ветер пронизывал меня без малейших усилий, я с трудом унял дрожь и огляделся в поисках пожарной лестницы. Я знаю, как устроены пожарные лестницы в старых до­мах. Мое детство прошло на такой лестнице. Она была клубом, цирком и кафе. С нее я хотел прыгнуть, когда жизнь показалась мне невыносимой. Около нее я впервые увидел пактора Брауна.

Справа от себя сквозь гребенку парапета с выломанными зубьями я увидел рожки пожарной лестницы, загибавшиеся внутрь, на крышу.

– Оскар! – позвал я, всунув голову в окошко. – Вылезай.

Он держался молодцом. Ни паники, ни лишних во­просов. Может быть, потому, что он плохо понимал, что происходит. А может быть, он понимал это лучше меня.

Мы подошли к лестнице. Она выходила во двор. Ветер принес откуда-то мелкую водяную пыль. Он швырял ее пригоршнями в мигающий свет рекламы зубной пасты, высвечивал ее.

– Ты не побоишься спускаться? – спросил я Оскара.

– Нет, Дин. Не побоюсь.

Он боялся. Я почувствовал это и по его голосу, и по легкой дрожи, которую ощутил, коснувшись его руки своей. Это было хорошо. Он боялся и пересиливал страх.

– Я полезу первым, ты за мной. Что бы ни происходило, не отпускай лестницу. Если со мной что-нибудь случится, позвони Генри Клевинджеру в Хиллтоп. Придется тебе тогда остаться Оскаром…

– Нет, – прошептал Оскар, – с тобой ничего не может случиться, ты ведь мой… мой покровитель.

Я взялся руками за лестницу. Ржавое железо было холодным и мокрым. Я отпустил одну руку и посмотрел на ладонь. Она была темно-коричневой. Ржавчина.