Страница 21 из 132
Адъютант поспешил согласиться. Но Панфилов еще раз едко повторил:
— Грудью… Пойди посмотри, кормят ли коней… И вели через полчаса седлать.
Адъютант, козырнув, сконфуженно вышел.
— Молод! — мягко сказал Панфилов.
Посмотрев на меня, затем на незнакомого мне капитана, Панфилов побарабанил по столу пальцами.
— Нельзя воевать грудью пехоты, — проговорил он. — Особенно, товарищи, нам сейчас. У нас тут, под Москвой, не много войск… Надо беречь солдата.
Я напряженно слушал генерала, стремясь найти в его словах ответ на измучившие меня вопросы, но пока не находил.
Подумав, он добавил:
— Беречь не словами, а действием, огнем.
Затем Панфилов сказал:
— Теперь у вас, товарищ Момыш-Улы, новый сосед. Знакомьтесь-ка: капитан Шилов.
Капитан стоял у стола — высокий, статный, молодой для своего звания, на вид лет двадцати семи. На голове была не ушанка, как у всех нас, бойцов и командиров панфиловской дивизии, а защитного цвета фуражка с пехотным малиновым кантом. Он не произнес ни одного слова, но даже и эта манера молчать, пока не обратится старший, наряду с формой, выправкой, выдавала кадровика. Мы поздоровались.
— Ехали по дороге, товарищ Момыш-Улы? — спросил Панфилов.
— Да, товарищ генерал.
— Отставших много?
— Много, — сказал я.
У Панфилова досадливо вырвалось:
— Эх!..
Он повернулся к капитану. Покраснев, Шилов стал «смирно». Но вместо выговора Панфилов сказал:
— Знаю, знаю, капитан, о чем вы думаете. Кто-то их воспитывал, кто-то их учил, а теперь изволь-ка расплачивайся, капитан Шилов. Так?
Панфилов улыбнулся. Улыбнулся и Шилов. Напряженность покинула его.
— Нет, товарищ генерал-майор, не так.
— Не так?
Живым движением генерал подался к капитану. В маленьких глазках блестело любопытство. Шилов твердо ответил:
— Не о себе думаю, товарищ генерал-майор. Люди не расплатились бы. Разрешите выйти, принять меры, товарищ генерал-майор.
— Что, взгреете отставших?
— Нет, товарищ генерал-майор. Взгреть придется командиров. И прикажу выяснить, кому надлежит двойная порция.
Панфилов засмеялся:
— Добре, добре, капитан.
— Разрешите выйти?
— Подождите.
Панфилов помолчал, подумал. Затем повторил:
— Так вот, товарищ Момыш-Улы, теперь у вас новый сосед. Батальон слабенький. Слабо подготовленный. Так, капитан?
— Да, товарищ генерал-майор.
Обращаясь ко мне, Панфилов объяснил, что дивизии был передан запасный батальон, расположенный в Волоколамске. Капитан лишь несколько дней назад принял батальон.
— Прежнего командира пришлось отставить, — говорил Панфилов. — Распустил людей, жалел. Чудак! Ведь жалеть — значит не жалеть!.. Вы меня поняли, капитан?
— Да. Я это знаю, товарищ генерал-майор.
Несколько секунд Панфилов молча смотрел на серьезное молодое лицо капитана Шилова, потом повернулся ко мне:
— Вас, товарищ Момыш-Улы, я вызвал вот для чего…
Во мне все напряглось. Но генерал просто сказал, что мне и капитану Шилову надлежит вместе осмотреть стык и промежуток.
— Если противник войдет в стык, бейте его вместе. Подготовьтесь к этому. По всем вопросам связи и взаимодействия договоритесь на местности. Друг друга в беде не оставляйте. Еще раз внимательно поглядев на капитана, Панфилов разрешил ему выйти.
Для меня ничего не прояснилось. Меня по-прежнему терзали вопросительные знаки. «Бейте его вместе!» Как? Какими силами? Снять людей из окопов? Оголить, открыть фронт? А что, если противник одновременно ударит в другом пункте? «Бейте его вместе!» Но ведь и противник будет бить нас; будет бить превосходящими силами, в разных точках, с разных сторон.
Ловя каждое слово Панфилова, я отдавал себе отчет: тайна боя, тайна победы в бою для меня по-прежнему темна.
За капитаном затворилась дверь.
— Кажется, золотая голова, — раздумчиво сказал Панфилов. — Значит, товарищ Момыш-Улы, отставших много? Очень много?
— Много, товарищ генерал.
— Да, хлебнешь горя и с золотою головой, если солдат не подготовлен.
Лицо Панфилова стало на миг очень утомленным, сумрачным. Но тотчас, взглянув на меня, он улыбнулся. Живо заблестели маленькие глазки с мелкими морщинками вокруг.
— Ну, товарищ Момыш-Улы… рассказывайте-ка…
Я кратко доложил об успехе ночного налета. Но Панфилов выспрашивал, добивался подробностей. И опять, как и в нескольких случаях прежде, получился не доклад, а разговор.
Подмигнув, Панфилов сказал:
— Знаете что, товарищ Момыш-Улы? Перескажите все это Шилову. Подзадорьте его… Я хочу, чтобы завтра и он стукнул по-вашему.
Генерал не поздравлял меня, не жал руку, не говорил: «Отлично! Молодец!», а хвалил по-другому — деловой похвалой, деловой лаской.
— Вот, товарищ Момыш-Улы, — продолжал он, — вы и научились бить немца.
Я грустно ответил:
— Нет, товарищ генерал, не научился.
Его брови поднялись.
— Как так?
— Сегодня, товарищ генерал, я весь день ломал голову. Когда думаю за противника — легко побеждаю. Когда думаю за себя — не вижу, как его бить, как отбросить.
Нахмурившись, Панфилов некоторое время молча смотрел на меня. Потом приказал:
— Доложите подробно! Доставайте-ка карту!
Я разостлал на столе свою карту. Красным карандашом была нанесена наша линия, нигде еще не тронутая, нигде не изломанная боем. По обе стороны нашего батальонного района тянулась черта обороны соседних батальонов. Эта черта — редкая цепочка стрелковых ячеек и пулеметных гнезд — заграждала Москву от врага.
Я откровенно доложил, что, обдумав положение, не вижу возможности предотвратить моими силами прорыв в районе батальона. Нелегко выговорить такие слова — всякий командир поймет меня, — но я выговорил. Панфилов молча кивнул, предлагая продолжать. Я высказал измучившие меня мысли; сказал о том, что у меня нет ни одного взвода в резерве, что в случае внезапного удара мне нечем подпереть нашу преграду, нечем парировать.
— Я уверен, товарищ генерал, что мой батальон не отойдет, а сумеет, если понадобится, умереть на рубеже, но…
— Не торопись умирать, учись воевать, — прервал Панфилов. — Но продолжайте, товарищ Момыш-Улы, продолжайте.
— Потом, товарищ генерал, меня смущает вот что… Сейчас линию батальона отделяет от противника промежуточная полоса шириной до пятнадцати километров.
Я показал эту полосу на карте. Панфилов опять кивнул.
— Что же, товарищ генерал, так ему и отдать эти пятнадцать километров?
— То есть как это — отдать?
Я объяснил:
— Ведь, сбив наше боевое охранение, он, товарищ генерал, быстро подойдет…
— Почему сбив?
До сих пор Панфилов слушал серьезно и внимательно. Но тут, первый раз в течение моего доклада, его лицо выразило недовольство. Он резко повторил:
— Почему сбив?
Я не ответил. Мне казалось это ясным: не может же боевое охранение, то есть одно-два отделения, десять — двадцать человек, задержать крупные силы врага.
— Вы удивляете меня, товарищ Момыш-Улы, — сказал генерал. — Ведь били же вы немца!
— Но, товарищ генерал, тогда мы сами нападали… И притом ночью, врасплох…
— Вы удивляете меня, — повторил он. — Я думал, товарищ Момыш-Улы, вы поняли, что солдат не должен сидеть и ждать смерти. Надо нести ее врагу, нападать. Ведь если ты не играешь, тобой играют.
— Где же нападать, товарищ генерал? Опять на Середу? Противник там насторожился.
— А это что?
Быстро достав карандаш, Панфилов указал на карте промежуточную полосу.
— Вы, товарищ Момыш-Улы, в одном правы: когда подойдет вплотную, мы его нашей ниткой не удержим. Но ведь надо подойти. Вы говорите: сбив… Нет, товарищ Момыш-Улы, в этой полосе только и воевать… Берите там инициативу огня, нападайте. В каких пунктах у вас боевое охранение?