Дата моей смерти

— Ничего страшного, прошло уже много времени и я.. я — мне пришлось сделать небольшую паузу, потому что я действительно не могла подобрать название своему теперешнему состоянию. Время было конечно, совершенно, не причем, ибо это было дело последних трех дней. Но и рассказывать малознакомой, пусть и симпатичной мне женщине, про отдохновение души и прохладное облако вокруг меня было бы глупо. Это сложное душевно-телесное состояние вряд ли оказалось бы ей понятным, скорее напротив — напугало бы и без того несчастную тетку и, чего доброго, склонило к мысли, что я попросту помешалась. Однако слово я все же подобрала — успокоилась. Вполне. — Добавила я для пущей убедительности, и в это она поверила сразу — Конечно, жизнь продолжается, а вы такая красивая и сильная женщина, мы до сих пор вас вспоминаем и не можем понять…

В другое время слова ее полились бы живительные елеем на мои пусть и зажившие раны.

И те, которые про красоту и всеобщее непонимание поступка Егора.

И те, которые про мою фотографию, что, оказывается до сих пор в его кабинете…

Но передо мной маячило нечто, что привлекло все мое внимание до капли, во что впилась я всем своим сознанием, как щупальцами атакующего гада морского. Я точно знала: сейчас мне предстоит услышать главное. И оно прозвучало.

— Так что вы хотели мне сказать, о чем я не знаю?

— Да — да. Вы не знаете. Она ведь теперь единственный его партнер по фирме и заместитель тоже. И вообще последнее время у всех такое впечатление, что руководит компанией больше она, а Егор Игоревич — так, больше по представительской части и с заграничными банками.

— То есть, его нынешняя жена работает у вас?

— Простите меня, может, я и не должна была вам этого говорить, но прошло уже, и правда, столько времени… Она и работала у нас. Еще когда Егор Игоревич жил с вами… А потом… Я же говорю, мы все до сих пор не можем понять…

— А Морозов, Красницкий? — это были младшие партнеры Егора по бизнесу, близкие приятели, с которыми он, собственно, начинал строить свою империю.

Однако потом, оказалось, что оба блестяще справляясь с обязанностями на определенном этапе, откровенно пасуют на более высоких. Это был довольно тяжелый период для компании и внутренних взаимоотношений всей троицы, но Егор сумел его преодолеть. Я и теперь не знаю, какие рычаги включил он для того, чтобы оба ближайших друга добровольно отказались от части своих прав в рамках управления и владения компанией, и перешли из категории равных партнеров, в — младшие, сохранив, правда, руководящие должности с громкими названиями, и близкие дружеские отношения теперь уже — с шефом. Но это произошло. И ко всеобщему удовольствию, конфликт исчерпался общей сокрушительной пьянкой, растянувшейся на несколько дней.

— Их давно уже нет.

— То есть, как нет?

— Нет, в компании, хотя и то, что вы подумали, тоже случилось. У Морозова взрывали машину. Вместе с ним и водителем. А Красницкий вывез всю семью за границу и никто не знает — куда. В общем, дела у нас были….

— А компания?

— Вы имеете в виду — бизнес? Нет, с этим все в порядке, процветаем…

Вот только кому это теперь нужно…. — она снова заплакала, а я каким-то шестым чувством поняла, что сейчас разговор нужно прекращать. Быть может, мое сознание просто требовало паузы для того, что бы осмыслить услышанное.

Оно этого явно заслуживало.

— Хорошо — сказала я, как можно более ласково и печально. — Спасибо вам за все, за ваши добрые слова, и за память о Егоре. Вы позвоните мне обязательно, когда будет ясно с похоронами — Конечно, позвоню, не сомневайтесь. Вы ведь пойдете? Вам надо пойти обязательно…

— Там видно будет — ответила я неопределенно, еще раз, возможно, разочаровав несчастную женщину, но я в эти минуты, я и в самом деле не знала: пойду ли я на похороны Егора?

Простившись, я аккуратно положила трубку на рычаг и посмотрела на часы.

Впервые я хотела, чтобы Муся не приходила, как можно дольше. Мне было стыдно и противно так думать, но одновременно я чувствовала острую потребность побыть в одиночестве.

Этого подарка, однако, не сделала мне судьба.

Еле слышно звякнули ключи в прихожей: Муся возвратилась домой.

Она была совершенно измотана физически, но душевные силы ее от этого, по-моему, даже утроились. Пухлые и неизменно румяные щеки Муси, сейчас опали и приобрели какой-то неестественно серо-желтый оттенок. Сквозь тонкую кожу, кроме того, проступили, как мелкие червячки — синюшные прожилки, от чего щеки Мучи сразу стали казаться старческими. Глаза обметали глубокие, густо-синие тени, словно она вдруг решила неумело употребить косметику, чего не делала никогда, и в итоге — достигал прямо противоположного эффекта, если, разумеется, по доброй воле не пожелала придать себе вид человека, перенесшего долгий и тяжкий недуг, а вид у нее был именно такой. Но сами глаза! Небольшие, и никогда не отличавшие особой выразительностью, сейчас они горели каким-то внутренним нездоровым огнем и даже лучились, подернутые пленкой постоянно набегающих слез или какой-то странной, но тоже болезненной поволокой.

— Все, — сказала Муся. И короткое слово упало в пространство тяжело и гулко, как большой круглый камень брошенный в темную бесконечность водного потока. — Они еще догуливают на поминках, но наблюдать это я не в состоянии.

Когда я уезжала, уже рассказывали анекдоты, сейчас, наверное, поют. Потом поедут продолжать к кому-ни — будь домой. Слава Богу, меня отпустили дня на три, а, если потребуется и — и больше. Отдохнуть после всего. Слава Богу! Я ничего этого, и завтрашнего похмелья перед операциями, уже не увижу.

— Мусенька! — сказала я, вложив в голос всю нежность, на которую была способна. Прохладная пустота души и морозное облачко по — прежнему были при мне, и я боялась, что Муся почувствовав эту остуду примет, не приведи Господь, ее на свой счет. — Я сейчас дам тебе горячего чая с лимоном, и ты сразу ложись. Может быть даже, выпей какую — ни-будь таблетку, успокоительную. А завтра у нас будет весь день, и ты мне все расскажешь по порядку. Или хочешь, мы съездим на кладбище к Игорю?

— Нет. Спать я сейчас не смогу. И таблеток я не пью, ты же знаешь.

Пойдем пить чай.

Уже за чаем Муся неожиданно сказала мне — Знаешь, за эти три дня я так много говорила про Игоря, и так много делала для Игоря, что мне кажется… может быть — это стыдно, но я на самом деле чувствую так… Понимаешь, вроде, все, что у меня было в душе, связанное с ним и адресованное ему, все как бы выплеснулось наружу Поэтому, давай не будем говорить про Игоря. Если тебе, конечно, очень интересно, я расскажу про похороны и вообще… как все было — Ну, нет, не надо. Я же не бабушка у подъезда, которую интересуют похоронные подробности: какой был гроб, и громко ли плакала вдова. Я думала, если тебе хочется поговорить…

— Мне хочется. Но совсем о другом. У нас ведь — как страшно это звучит!

— второй покойник. Господи, сейчас сказала и подумала тут же: словно в доме.

— Слава Богу, нет — Ты, правда, так чувствуешь?

— В том смысле, что я не чувствую гибель Егора, как свою утрату?

— Да — Правда.

— Но это так… не правдоподобно. Ведь пока он был жив, знаешь, у меня было такое впечатление, что он живет с нами, просто на время оставил этот дом и тебя. Но только на время. Он, вроде бы все время был с тобой, вернее в тебе: и когда ты говорила о нем, и когда молчала. И вот теперь, когда…

— Вот именно теперь, когда…

В этот момент я решила рассказать Мусе все, как есть. Она была сейчас такой несчастной и подавленной, и столько времени посвятила возне со мной, когда мне, и вправду казалось. что Егор и я — единое целое, которое вследствие какой-то жуткой катастрофы оказалось рассеченным надвое, что теперь, когда все вроде бы кончилось и появилось столько новой и неожиданной информации, уж кто — кто, а она — точно имела право знать правду.