Амрита

– Ради бога, прости, что я опоздала, – сказала она.

– Пустяки. Как прошла встреча?

– Как только я вернусь с Гавайев, он женится на мне.

– Ты серьезно?!

– Серьезней некуда, – смущенно улыбнулась Эйко.

Так вот в чем дело. Оказывается, она все это время хотела выйти за него замуж. А я ни о чем не догадывалась. Хотя по большому счету – какая мне разница, этот факт никак не влияет на наши отношения. Просто немного смешно, что я ничего об этом не знала – ни о том, что она искренне страдает, ни о том, что эта искренность чувств была воспитана в ней ее родителями.

Все-таки люди устроены до гениального просто. Простота – это великая вещь.

На Токио опускались сумерки. Повсюду загорались неоновые огни. Вокруг нас бурлила толпа – тысячи людей, окончивших работу и теперь расходившихся по увеселительным и питейным заведениям. Посреди этого водоворота Эйко казалась еще более хрупкой, чем обычно. Я услышала ее голос:

– Теперь домой. Спасибо тебе, Сакуми!

Эти слова были сказаны с таким чувством, а на лице ее была такая прекрасная улыбка, что я даже покраснела от смущения.

Так мальчишка-подготовишка, влюбленный в свою воспитательницу, смущается, когда она благодарит его за подаренный на прощанье букет.

Поздно ночью я сидела дома на кухне и смотрела фильм по видео. Со второго этажа, шлепая босыми ногами по ступенькам, спустился брат.

– Сакуми, ты что здесь делаешь? – спросил он.

– Фильм смотрю.

– А… – Он прошлепал на кухню и налил себе теплого пшеничного чая из термоса.

– Налей мне тоже, – попросила я. Он молча подал мне чашку с чаем.

– А ты чего не спишь? Заснуть не можешь?

Он покачал головой.

– Я в девять лег и нормально заснул, а сейчас вдруг проснулся. Не знаю почему. А который сейчас час? Три?

– Ага. Три.

– Ого, Сакуми. Я и не знал, что ты так поздно ложишься, – он широко улыбнулся, как и полагается нормальному здоровому ребенку.

– Ну да, не особенно рано, – я улыбнулась в ответ.

На экране телевизора в этот момент началась сцена в ночном клубе. Сперва показали певицу, которая стояла на небольшом возвышении рядом с микрофоном.

– Интересно, как там Сасэко, – задумчиво произнес брат.

– Вчера я говорила с Рюичиро, и он сказал, что Сасэко и Кодзуми в полном порядке и в отличном настроении.

– Я так по ним соскучился. По ним и по океану.

– Я тоже.

Ёшио помолчал и добавил:

– Помнишь, как она пела в ту ночь? Это было потрясающе!

– Ага. Скажи, а ты не испугался? И что это была за вспышка?

Если человек принимает что-то близко к сердцу, он не спешит распространяться об этом. С тех пор как мы вернулись с Сайпана, это был первый раз, когда мы с Ёшио заговорили о пении Сасэко.

Это была наша последняя ночь на Сайпане.

Подробности этой ночи сейчас одна за другой всплывают в моей памяти.

Я в белом платье. В воздухе витает соленый запах океана. Загорелые руки Рюичиро лежат на столе. На небе луна – струится белый серебристый свет, бежит дрожащей дорожкой по поверхности воды. Мой брат сидит рядом. Он в шортах. Мы пьем дешевые коктейли. Люди вокруг разговаривают и смеются, в баре шумно. Лунный свет, разлитый на белом песке, неподвижен, как вода на блюде.

Но вот Кодзуми заиграл на дребезжащей гитаре. Играл он не ахти, но зато с чувством. Сасэко запела. Они начали с малоизвестной песни Билли Холидэй и продолжили в том же духе. Песня за песней. Я была полностью поглощена музыкой и волшебным голосом Сасэко. Я буквально тонула в этих чарующих звуках. Всем телом я чувствовала какое-то странное напряжение. Как дамба, сдерживающая напор гигантского потока. Потока чувств, которому мне хотелась отдаться целиком и полностью, но я боялась. Боялась не устоять, не выдержать всего того, что почувствую; не справиться с нахлынувшими эмоциями. Слезы текли у меня по щекам. Я плыла через прозрачную ночь Сайпана, качаясь на волнах прекрасного голоса Сасэко.

Я хотела остаться здесь навсегда.

Родители, братья, сестры, любовники.

Они мне не нужны, потому что, кажется, они и так уже здесь. Совсем рядом.

Я хочу и дальше плыть в этом воздухе, в этом трепещущем звуке, в этом голосе.

Любой на моем месте почувствовал бы то же самое.

Это было гениальное пение.

Это был восхитительный голос, подобный освежающему ветерку. Сияющий, сладкий, сотканный из тончайших волокон, серебристо – белый.

Брат слушал, широко раскрыв глаза. Пение Сасэко потрясло его.

После каждой песни раздавалась бурная овация и одобрительные возгласы, как будто дело происходило не в баре на берегу океана, а в крупном концертном зале. Все были возбуждены и взбудоражены.

Концерт закончился.

– Вы уж извините меня за такой репертуар, – сказала Сасэко, добравшись наконец до нашего столика и присаживаясь на свободный стул, – но я была вынуждена ориентироваться, во-первых, на своего аккомпаниатора, а во-вторых, на достопочтенную публику, – она обвела глазами людей, сидевших за столиками.

– Сасэко, ты так красиво пела! – сказал мой брат.

Сасэко улыбнулась и благодарно чмокнула его в щеку. Кодзуми засмеялся. Кажется, он не имел ничего против такого рода поцелуев.

Рюичиро с улыбкой сказал другу:

– Кстати, ты неплохо играешь.

Все было чудесно. Полная гармония. Теперь, когда концерт закончился, стал слышен шорох волн, доносившийся с берега. Официант подносил к нашему столу все новые и новые коктейли. Таким образом люди пытались выразить свою любовь к Сасэко.

Все мы уже изрядно выпили, включая и моего малолетнего братца.

В два часа ночи бар закрылся. Погасли разноцветные огни и электрические гирлянды. Пляж погрузился в темноту. Несколько последних посетителей подошли к нам, чтобы поблагодарить Сасэко и попрощаться с ней. Но вот наконец никого, кроме нас, не осталось.

Сасэко предложила немного пройтись по берегу.

От выпитого всем было очень весело, особенно Ёшио, который совершенно опьянел и с трудом стоял на ногах. Нам с Рюичиро пришлось подхватить его под руки с двух сторон. По дороге мы горланили песни и приплясывали, пока не добрались до небольшой бухты недалеко от нашего отеля и сэндвич-бара. Перед нами темнел океан. Сасэко разулась и принялась бегать по воде, а потом вдруг нырнула и поплыла, прямо в одежде. Все дальше и дальше от берега.

– Боже мой, какая красота! – закричала она, выбравшись на отмель посреди бухты, и помахала нам рукой. – Так здорово! Плывите все сюда.

– Если сейчас вместо нас к тебе приплывет акула, боюсь, все будет совсем не так здорово, как тебе кажется, – проворчал себе под нос Кодзуми. Потом, набрав в легкие побольше воздуха, закричал: – Не вздумай плыть дальше! – и, скинув обувь, поплыл вытаскивать жену из океана.

– Сладкая парочка, – глядя на эту картину, мы с Рюичиро покатывались со смеху.

Наконец Сасэко была извлечена из океанских вод.

Ее волосы и одежда прилипли к телу, отчего она стала похожа на русалку. Выбравшись на берег, она прошла несколько десятков метров по белому песку и вдруг, подняв лицо к луне, запела.

Она пела песню без слов, не раскрывая рта. Нежный звук лился сквозь неплотно сжатые губы и приникал к мягкому телу ночи. Я машинально взглянула на часы. Часовая стрелка на трех, минутная на двенадцати. Девяносто градусов.

Три часа ночи. Три часа утра.

В этот момент в моем мозгу как будто что-то щелкнуло. Голос Сасэко зазвучал на полную мощность. Мне стало страшно. По всему телу побежали мурашки. В первый раз в жизни я ощутила физиологическую потребность убежать. Я была согласна на все – лишь бы не быть сейчас здесь. Но меня словно парализовало.

Сасэко была ужасна.

Он на глазах теряла человеческий облик и превращалась во что – то, имеющее явно нечеловеческую природу. Не внешне, нет, – внешне она осталась самой собой, она ни стала ни ангелом, ни чертом, но по сути своей она словно превратилась в энергетический вихрь, в динамичный сгусток чувств, в нечто, имеющее прямое отношение к той первопричине, благодаря которой люди являются людьми.