Страница 258 из 261
– Когда начнется прилив?
– В эту пору отлив с шести до восьми утра, а сейчас вода уже поднимается.
– Спасибо, – рассеянно ответил Мусаси и вновь перевел взгляд на чистый лист.
Тародзаэмон решил терпеливо ждать Мусаси, но не выдержал. Он отправился на веранду и посмотрел на море. Вода наступала на берег, а в проливе обозначилось бурное течение.
– Отец! – позвала Оцуру.
– Да.
– Мусаси пора выходить. Я поставила сандалии у садовой калитки.
– Он еще не готов.
– Рисует? Я думала, что он послушает твоего совета.
– Он знает, который час.
К берегу пристала лодка, и Тародзаэмон услышал, что кто-то назвал его имя. Это был Нуиноскэ, который приплыл узнать, где Мусаси.
– Передайте ему, чтобы он немедленно отправлялся, – взмолился Нуиноскэ. – Кодзиро и господин Хосокава уже отплыли. Мой хозяин сейчас отбывает из Кокуры.
– Попробую.
– Умоляю! Может, я, подобно старухе, устраиваю суету, но мы не хотим, чтобы он опаздывал. Будет очень стыдно.
Нуиноскэ торопливо отплыл, оставив купца и его дочь в полной растерянности. Из комнаты Мусаси не доносилось ни звука.
Вскоре пристала вторая лодка, на этот раз с Фунасимы, с просьбой поторопить Мусаси.
Мусаси открыл глаза от звука раздвигаемых фусума. Когда Оцуру сообщила ему о лодке с острова, Мусаси кивнул и с улыбкой вышел из комнаты. На полу остался лист бумаги, густо покрытый мазками туши. Внимательный взгляд обнаружил бы пейзаж в причудливом переплетении линий.
– Передайте этот рисунок отцу, а другой – Саскэ, – раздался из соседней комнаты голос Мусаси.
– Вам не стоило беспокоиться.
– Мне нечем больше отплатить за доставленные вам хлопоты. Хотя бы несовершенные рисунки останутся на память.
– Мы ждем вас сегодня, чтобы устроить вам приятный вечер, – запинаясь, проговорила Оцуру.
Услышав шорох кимоно, Оцуру улыбнулась. Потом Мусаси сказал что-то отцу. Заглянув после ухода Мусаси в комнату, Оцуру увидела его аккуратно сложенное старое кимоно. Ее охватил страх разлуки, и она уткнулась лицом в одежду Мусаси, еще хранившую тепло его тела.
– Оцуру, где ты? Мусаси уходит! – позвал ее отец.
– Иду! – ответила девушка и, проведя рукой по щекам, побежала на зов.
Мусаси уже был у садовой калитки. Он решил выйти не через главные ворота, чтобы избежать назойливые взгляды. Его провожали хозяин с дочерью и несколько конторских служащих. Оцуру онемела от волнения. Мусаси взглянул на нее, и она молча поклонилась.
– Прощайте и будьте здоровы! – сказал Мусаси и, чуть пригнувшись, вышел через низкую калитку.
– Да, так и должен уходить самурай! – восхищенно пробормотал кто-то. – Без лишних слов и долгих прощаний.
Оцуру мгновенно скрылась, за ней разошлись и остальные.
Сосна Хэйкэ стояла на берегу метрах в двухстах от пристани. Мусаси шел, ощущая легкость в теле и покой на душе. Все тревожные мысли он оставил в рисунках. Рисование всегда благотворно действовало на него.
Впереди – Фунасима. Казалось, он отправляется в обычное путешествие. Мусаси не знал, вернется ли назад, но его не волновала эта мысль. Несколько лет назад, когда он, двадцатидвухлетний самурай, шел на бой у раскидистой сосны в Итидзёдзи, его переполняло предчувствие неминуемой трагедии. Тогда он сжимал меч с чувством обреченности. Сейчас ничто не волновало его.
Хладнокровие Мусаси не означало, что его сегодняшний противник не страшнее сотни людей Ёсиоки. Нет, Кодзиро один стоил больше всех питомцев школы Ёсиоки. Мусаси понимал, что выбор между жизнью и смертью никогда еще не был столь роковым. И все же…
– Учитель!
– Мусаси!
К нему бежали двое. На миг у Мусаси закружилась голова.
– Гонноскэ! И вы, почтеннейшая! Какими судьбами? – воскликнул Мусаси.
Гонноскэ и Осуги, покрытые дорожной пылью, опустились на колени.
– Мы должны были прийти, – ответил Гонноскэ.
– Проводить тебя, – добавила Осуги. – А я попросить у тебя прощения.
– Прощения?
– Да, прошу, прости все зло, содеянное мной.
Мусаси пристально посмотрел на Осуги. Искренна она или что-то новое затевает?
– Что с вами, почтеннейшая?
Осуги смиренно сложила руки.
– Я совершила столько зла, что едва ли могу надеяться на прощение. И все по воле ужасной ошибки. Я была ослеплена материнской любовью, но теперь прозрела. Прости, если можешь!
Мусаси встал на колени и взял Осуги за руку. Он боялся поднять глаза, ему казалось, что вот-вот заплачет. Он смутился, потому что Осуги покорно ждала его ответа, но он испытывал чувство благодарности. Ему показалось, что рука его подрагивает. Мусаси собрался с духом.
– Я признателен вам, почтеннейшая, за то, что вы пришли. Теперь я встречу смерть без угрызения совести и буду сражаться с легкой душой.
– Ты меня прощаешь, Мусаси?
– Конечно, если и вы простите мне все неприятности, которые я доставлял вам с детских лет.
– Я давно простила тебя. Ну, хватит обо мне. Прежде всего надо позаботиться о другой.
Осуги встала и подозвала Мусаси. Под сосной Хэйкэ стояла Оцу без кровинки в лице от волнения.
– Оцу! – воскликнул Мусаси, бросаясь к ней.
Гонноскэ и Осуги хотели бы стать невидимыми в этот миг, чтобы не мешать встрече двух сердец.
– Оцу, и ты пришла!
Слова не могли выразить чувства, переполнявшие Мусаси.
– У тебя измученный вид. Не хвораешь? – промолвил Мусаси, понимая, что говорит не то, что следует в эту минуту.
– Ничего страшного, – ответила Оцу, опуская глаза и пытаясь держаться бодро во время этой, быть может, последней встречи.
– Простыла в пути? Или что-то серьезное? Где ты жила последние месяцы?
– Прошлой осенью вернулась в Сипподзи.
– Домой?
– Да, – ответила Оцу и подняла на Мусаси полные слез глаза. – У сироты нет дома. Единственный дом – это моя душа.
– Не говори так! Даже Осуги открыла перед тобой свое сердце. Я безмерно рад примирению. Ты должна выздороветь и быть счастливой. Ради меня.
– Сейчас я самая счастливая на свете.
– Рад, если это правда… Оцу… – Мусаси обнял за плечи одеревеневшую Оцу и, не обращая внимания на Гонноскэ и Осуги, прижался щекой к ее лицу. – Ты такая хрупкая, слабая…
Мусаси уловил лихорадочное дыхание Оцу.
– Прости меня, Оцу, я кажусь тебе жестоким, но в моем мире не находится места для тебя.
– Знаю.
– Ты понимаешь меня?
– Да, но умоляю сказать единственное слово. Назови меня своей женой.
– Ты и без него знаешь…
– Нет… произнеси его, скажи, что я твоя жена отныне и навсегда, – всхлипнула Оцу, удерживая его руку.
Мусаси молча кивнул. Осторожно освободив руку, он выпрямился.
– Жена самурая не должна плакать, когда муж идет на войну. Улыбнись мне, Оцу! Проводи с улыбкой мужа на его, возможно, последний бой!
Оба понимали, что настала пора расставания. Мусаси с улыбкой взглянул в глаза Оцу.
– До встречи! – сказал он.
– До свидания! – эхом откликнулась Оцу, не сумев выдавить из себя улыбку.
– Прощай! – проговорил Мусаси и быстрым, твердым шагом направился к лодке.
Оцу хотела еще что-то сказать на прощанье, но слезы душили ее, глаза заволокло туманом, она ничего не видела вокруг.
Упругий морской ветер бил в лицо, трепал волосы Мусаси и полы его кимоно.
– Саскэ, подтащи лодку поближе к берегу.
– Да, господин.
Сильным толчком Саскэ подогнал лодку. Мусаси вскочил на корму, и они отплыли.
– Оцу, стой! – раздался голос Дзётаро.
Оцу бежала к воде, Дзётаро пытался ей помешать, к нему поспешил Гонноскэ и Осуги.
– Оцу, одумайся! Что ты делаешь?
– Опомнись!
Все трое окружили Оцу.
– Нет, нет! Вы ничего не понимаете, – произнесла Оцу.
– Что ты задумала?
– Дайте мне сесть и оставьте меня!
Оцу отошла на несколько шагов и опустилась на колени. Она с трудом поправила волосы и кимоно, затем поклонилась вслед удалявшейся лодке.
– Плыви с легким сердцем! – молвила она.