Честь самурая

Мутные мелкие волны, сверкая на солнце, бились о стены крепости, время от времени вдали кричала какая-то птица.

На противоположном берегу, на месте, именуемом Лягушачьим Носом, подняли маленькое красное знамя, извещая, что урочный час настал. Мунэхару резко поднялся с места. У присутствующих невольно на глаза навернулись слезы. Мунэхару, словно ничего не слыша и не видя, быстро прошел по направлению к крепостной стене.

Весло вычерчивало на поверхности воды произвольный рисунок. В лодке отправлялось пятеро: Мунэхару, его брат Гэссё и трое вассалов. Прочие обитатели крепости, включая женщин и детей, взобрались на крыши и на крепостную стену. В голос никто не плакал, но люди или молились, сложив руки на груди, или отирали беззвучные слезы.

Лодка мирно покачивалась на поверхности озера. Обернувшись, Гэссё увидел, что они отплыли на порядочное расстояние от крепости и что лодка находится посередине между Такамацу и Лягушачьим Носом.

— Довольно, остановись, — сказал гребцу Мунэхару.

Тот молча поднял весло из воды. Ждать оставалось недолго.

Одновременно с тем, как лодка отплыла от стен крепости, в путь от Лягушачьего Носа отправилась другая. На ней должен был прибыть Хорио Москэ, которого Хидэёси назначил секундантом предстоящего самоубийства. На носу этой лодки реял маленький красный флаг, днище ее было выстлано красным ковром.

Лодка, на которой отправился в последний путь Мунэхару, остановившись, медленно покачивалась на волне, а навстречу ей плыла лодка Москэ с красным флагом на носу. Озеро застыло. Окрестные горы застыли. Тишину нарушал лишь звук весла приближающейся лодки Москэ.

Мунэхару повернулся в сторону горы Ивасаки, на которой располагалась ставка Мори, и отдал низкий поклон. В душе он благодарил клан за долгие годы щедрого покровительства. При взгляде на знамена Мори глаза Мунэхару наполнились слезами.

— Здесь ли находится комендант осажденной крепости Симидзу Мунэхару? — задал обычный вопрос Москэ.

— Да, здесь, — с достоинством ответил военачальник. — Меня зовут Симидзу Мунэхару. Я прибыл сюда совершить сэппуку во исполнение условий мирного договора.

— Мне надо сказать кое-что, так что прошу вас повременить, — произнес Москэ. — Подплывите, пожалуйста, поближе.

Последние слова были сказаны самураю в лодке Мунэхару, взявшему на себя роль гребца.

Борта лодок легко стукнулись друг о друга.

Москэ торжественно произнес:

— У меня послание его светлости князя Хидэёси. Здесь содержится дополнительное условие, без которого мир невозможен. Долгая осада была для вас суровым испытанием, и его светлости угодно, чтобы вы приняли предложение, которым он выражает вам самую искреннюю признательность. Некоторая задержка с означенным сроком не должна вас тревожить. Пожалуйста, не омрачайте торжественного часа ненужной спешкой.

С борта лодки Москэ на другую был передан кувшин отборного сакэ, вслед за ним — блюдо с изысканными яствами.

Лицо Мунэхару посветлело от радости.

— Как неожиданно! Что ж, если угодно князю Хидэёси, я буду рад отведать и того и другого. — Мунэхару отпил сакэ и передал чашку приверженцам. — Кажется, я немного захмелел. Должно быть, потому, что давно не пил такого превосходного сакэ. Простите мою неуклюжесть, Хорио, но мне хотелось бы совершить обрядовый танец. — Оборотясь к своим вассалам, он добавил: — Барабана нет. Спойте, отбивая такт ладошами.

Мунэхару встал во весь рост и раскрыл белый веер. Вассалы принялись отбивать ритм ладонями, Мунэхару начал танец. Маленькая лодка закачалась на поверхности воды, вызывая частую рябь. Москэ, не в силах смотреть на танцующего, отвернулся и склонил голову.

Едва пение смолкло, Мунэхару замер и произнес:

— Москэ, теперь смотрите не отрываясь.

Москэ увидел, как Мунэхару, опустившись на колени, вспарывает себе живот мечом. Днище лодки окрасилось кровью.

— Брат, я уйду вместе с тобой! — вскричал Гэссё и тоже совершил сэппуку.

После того как вассалы Мунэхару передали Москэ корзину с отрубленной головой военачальника и возвратились в крепость, они тоже лишили себя жизни.

Воротясь в храм Дзихоин, Москэ доложил Хидэёси о самоубийстве Мунэхару и предъявил князю его голову.

— Как жаль! — сказал Хидэёси. — Мунэхару был образцовым самураем.

Приближенные еще никогда не видели главнокомандующего настолько опечаленным. Но вскоре после возвращения Москэ Хидэёси призвал к себе монаха Экэя. Когда тот прибыл, Хидэёси вручил ему грамоту:

— Единственное, что осталось, это обмен посланиями. Взгляните, что я написал, и я сразу вышлю гонца за письменными предложениями Мори.

Экэй просмотрел грамоту, затем почтительно вернул ее Хидэёси. Хидэёси распорядился подать кисточку и подписал послание. Надрезав палец, он скрепил подпись собственной кровью. Теперь мирный договор с его стороны был подписан.

Несколько часов спустя в лагере Мори началась настоящая суматоха. Как вихрь, разнеслась по расположению войска весть о гибели Нобунаги. В ставке у Тэрумото многие, с самого начала выступавшие против заключения мирного договора, теперь принялись вслух выражать возмущение, настаивая на том, чтобы немедленно напасть на Хидэёси.

— Нас обманули!

— Этот ублюдок обвел нас вокруг пальца!

— Мирный договор следует немедленно расторгнуть!

Кобаякава, однако же, объявил со всей решительностью:

— Никто нас не обманывал. Мы сами начали переговоры о мире. Хидэёси здесь ни при чем. И конечно, у него не было никакой возможности заранее предвидеть, какое несчастье случится в Киото.

Но его брат Киккава, представлявший сторонников войны, обратился к князю Тэрумото со следующими словами:

— Смерть Нобунаги означает распад единого до этого часа клана Ода. Отныне они не в силах противостоять нам. Хидэёси — первый, чье имя приходит в голову, когда задумываешься о возможном наследнике Нобунаги. Сейчас для нас будет удобно и просто напасть на него, помня о слабости его тылов. Если мы решимся, то захватим власть над всей империей.

— Нет-нет, я не согласен, — возразил Кобаякава. — Хидэёси единственный человек, способный восстановить мир и порядок. Вдобавок есть старое самурайское правило: «Не нападай на врага, когда он горюет». Даже если мы разорвем договор и нападем, он, если, конечно, выживет, непременно воротится и сумеет отомстить.

— И все же нельзя упускать такую возможность, — продолжал упорствовать Киккава.

В качестве последнего довода Кобаякава привел слова, которыми, умирая, напутствовал наследника и приверженцев их великий предшественник: «Клан должен оставаться в нынешних границах. Сколько бы силы или богатства мы ни скопили, не следует ни в коем случае выходить за пределы западных провинций».

Пришла пора князю Мори объявить о своем решении.

— Я согласен с моим дядюшкой Кобаякавой. Мы не нарушим мирного договора и не превратим Хидэёси еще раз в нашего смертельного врага.

Тайный военный совет закончился вечером четвертого числа. Когда Киккава и Кобаякава вернулись к себе в лагерь, их дожидалась группа лазутчиков. Их командир указал рукой во тьму, заявив:

— Клан Укита начал отводить свое войско.

Услышав об этом, Киккава щелкнул языком. Благоприятная возможность миновала. Кобаякава прочитал мысли старшего брата:

— Ты все еще сожалеешь о принятом князем решении?

— Разумеется, сожалею.

— Допустим, мы поступили бы так, как предлагал ты, — отозвался Кобаякава. — Неужели ты и впрямь рассчитывал стать властителем всей страны? — После этих слов в разговоре возникла долгая пауза. — Судя по твоему молчанию, я догадываюсь, что ты осознаешь: такое тебе не по плечу. Если власть в стране берет тот, кто не обладает для этого достаточными способностями, настают хаос и разорение. В этом случае погиб бы весь клан Мори, но этим, поверь, дело бы не кончилось.

— Можешь больше ничего не говорить. Я все понимаю, — отвернувшись от брата, произнес Киккава.

Грустно глядя на усеянное крупными звездами ночное небо над родными западными провинциями, он пытался сдержать слезы, катившиеся по щекам.