Страница 1 из 1
Василий Ян
Загадка озера Кара-Нор
I. У партизанского костра
Под деревьями на берегу Енисея горело несколько костров. Вспышки красного пламени озаряли обветренные лица, желтые полушубки, шапки с наушниками. Блестки играли на темных дулах ружей. Партизаны пили баданный чай, пересмеивались, чинили сбрую и одежду. В нескольких шагах от костров было уже темно. Там стремительно неслась бурная и мрачная река.
– Эй, гвозди! – Хриплый голос покрыл шум разговоров. – Укладывайся на боковую. Парома, видно, не дождаться. Завтра чуть свет начнем плавить коней.
– Ладно, Турков, дай уздечку справлю. Коли не выдюжит, коня потеряю, – он дикий, монгольский.
Из-под лохматой папахи торчал непослушный белокурый завиток. Молодое лицо Кадошникова склонилось над сыромятными ремнями. Ловко работало шило, всучивалась дратва.
Рядом на черном изогнутом корне корявого тополя сидел партизан в синей монгольской шубе. На широкой груди, расшитой черным плисом, распласталась рыжая борода. В голубых глазах прыгали искры костра. Заскорузлая пятерня доставала из розового ситцевого мешка сухарные крошки, сыпала в деревянную миску, поливая мутным чаем из прокоптелого жестяного чайника. Огонь костра и тихая ночь располагали к мечтательности.
– Ядреная наша страна Урянхай[1]! – говорил, расчесывая пальцами бороду, Колесников. – Сколько землицы и какого только зверя здесь нет. Какая птица! А рыбы всякой в Енисее сколько хошь.
– Только достань сперва ее, – буркнул мрачно парень, не отрываясь от уздечки.
– И достану! Все крестьянин могит достать, надо только, чтобы смекалка была в черепушке.
– А вот достань рыбу из нашего озера Джагатай[2], если рыба-то сверху вниз ушла.
– Поглубже невод спустить, дно зачерпнуть…
– А если у нашего озера дна нет?
– Дна нет? А на чем вода держится?
– У нашего озера подземный ход под хребтом Тануолой к другому озеру, что в Монголии. Говорят, что рыба кочует из того озера в это и назад. Буря подымется, воду всколыхнет, рыба к берегу всплывает, мы ее тогда неводами и подтягиваем. А дна у озера нет: сколько ни спускали мы бечеву с камнем, никак не достает, а кто-то вроде как перетирает бечеву. Вроде как зубом.
– Это ты, паря, брешешь. Кто же это бечеву будет в озере перетирать? Поди, цепляется за дно.
Кадошников поднял ремни в руках, потянул их, зацепив ногой в мягком бродне, и взглянул на рыжего:
– А ты не слыхал про черного гада, что сидит в монгольском озере?
Колесников закатил глаза к небу и показал белки.
– Это, поди, тоже брехня.
– Спроси Хаджимукова. Своими зенками видел. Вот он… Эй, Хаджимуков!
У соседнего костра стоял высокий партизан, весь зашитый в бараньи шкуры. За спиной болталась винтовка с подогнутой сошкой.
– А ежели он видел, почему не притащил на аркане? Коли увидел черного гада, взял бы его живьем и послал в Москву. Пусть видят, какие звери в нашем краю водятся.
– Такого подлого гада в Москве кормить не станут. Перетопить его на сало, красноармейцам сапоги мазать.
Хаджимуков подошел: глаза раскосые, скулы выдаются, борода жесткая, что из конской гривы.
– Что, брат, Кадка рябая? В дорогу ехать, так шорничаешь?
– Коня мне Турков такого дал, что узда сразу надвое. А завтра его надо через Енисей плавить.
– Поди, утопишь… Чего кликал?
– Садись, Хаджимука. Колесников не верит, что ты гада видел, говорит: «Брешет косоглазый».
– Я-то не видел? А это что? – И Хаджимуков сунул к носу Колесникова нагайку. К деревянной ручке был прикреплен четырехгранный ремень толщиной в палец.
Колесников взял нагайку, пощупал ремень пальцами, попробовал на зуб. Кадошников тоже впился глазами и ткнул ремень шилом.
– Это от какого же зверя будет? Неужто от гада?
– Сказал – от гада! Это только от сосунка евойного. А с самого гада шкуры не снять, если и всех наших шорников сгомонить.
– А и врешь ты! Все вы, абаканские татары, путаники!
– Садись! Не серчай! Расскажи толком. – Кадошников схватил за полу владельца диковинной нагайки. – Садись! Кури! – Он сунул ему кисет с табаком.
Хаджимуков сел к костру и набил табаком длинную самодельную трубку из кизилового сучка.
II. За Монгольский хребет
– Помните, прошлым летом, когда отряд Бакича наступал из Монголии, прискакал, как вот и сейчас, гонец от Туркова и поднял всех партизан собираться на белобандитов. «Торопитесь, – говорит. – А то перевалит он хребет, бои пойдут на наших хлебах, поселки пожгет. Какая нам будет корысть? Надо их ухватить, пока они наступают в Монголии, по дороге к нам». Мы, конечно, на коней, у кого коня не было, отобрали у старожилов – марш маршем под хребет. Дальше дорога на Улясутай[3] торная, – поди, каждый из нас туда пробирался. Командиром избрали Кочетова. Он не повел по прямой дороге. «Это, – говорит, – зря стукнемся им в лоб. Расшибемся об их пулеметы». А повел он наших парней поза сопками, охотничьими тропами. Главная сила пошла слева от дороги, а нас, человек с десяток, Кочет послал справа, пошарить по сопкам: не замышляет ли Бакич ту же обходную уловку? Вот тут-то и начался переплет.
Наш десяток ехал не скопом, а разбился по тропам. Мне с Бабкиным Васькой пришлось переваливать через гору Сарыяш. Сперва мы ехали между отрогами, по ущельям, что елкой да чащей поросли. Потом стали подниматься голым таскылом[4]. Там дорога стала идти бомами[5] понад обрывами. Внизу сажен на десять поблескивал ручей. А кругом него болото, мшаники, бурелом навален – самое медвежье место. Переезжать через такие ручьи – последнее дело: лошади вязнут по брюхо. Мы и подались кверху, к вершинам, где пошли кедрачи. А троп много, потому зверья до черта, всюду видны следы. То вдавилась медвежья треугольная пята, то кусты объедены – лось проходил, то промелькнет между деревьями желтый бок маралухи.
Повременить бы там, мы бы без охоты не вернулись. Но нас общество послало, мы торопим коней, вздымаемся в гору и наконец видим «обо»: камни навалены кучей, хворост сверху и цветные тряпочки на ветках. Это монголы и сойоты, как дойдут до самой вершины хребта, камень на «обо» подкидывают – подарок ихнему богу, что гору стережет.
Мы обрадовались, что добрались до перевала. Сошли с коней, табачок раскуриваем, а Шарик мой лай поднял в кустах. Как видит, что винтовку беру, – разве его удержишь! Я с ним всегда белковать хожу. Лает Шарик, заливается. Думаю: будь ты неладен! Кто там в кустах хоронится?
Только подумал – выходят три сойота. Два бедных, шубы на них рваные, винтовки самодельные, кремневые на вилках. А один похозяйственней, шуба крыта синей талембой[6] и обшита бархатом, на голове шапка с плисовыми отворотами. А винтовка в руках настоящая аглицкая. Мы ничего, честь честью поздоровкались:
– Менду!
– Менду!
Табаком их угостили. Сели они, посмотрели мы ихнюю аглицкую винтовку, а они – наши. Объяснили сперва, что охотятся на горных козлов – дзеренов, а потом признались, что ихний начальник – нойон – послал следить на этот перевал – пойдут ли на Урянхай белые или кто другой – и донести.
Мы им тут набрехали, что нас до страсти много, что за нами сотен пять партизан подтягиваются, и просим растолковать нам дальше дорогу. Тут они нам все и выложили.
– На монгольской стороне, – говорят, – за хребтом Тануолой идут щеки, глубокие да узкие, с трясинным дном, где конь наверняка утопнет. Потому надо идти по хребтинам. Из этих щек сбегают ручьи в большую речку Тэс; вьется она, как уж вертлявый, между скалами и вливается в большое озеро – Упса-Нор. Вокруг озера собралось много монголов с баранами, быками и верблюдами. Пришли и урянхи. Там и аулы их, где они помаленьку хлеб подсевают: просо, ячмень, а также арбузы и мак для курева, чтобы обалдеть. Не доходя до Упса-Нора, повыше к хребтам, тоже есть озера, но помельче. Раньше около тех озер монголы и урянхи стояли, но только все враз оттуда разбежались…
1
В царской России и в описываемое время Урянхаем (Урянхайским краем) называлась Тувинская АССР. Урянхи, сойоты – тувинцы.
2
Озеро Джагатай находится на юге Тувинской АССР.
3
Улясутай – первый город на пути в Монголию, в 350 км от границы.
4
Таскыл – скалистая, безлесная вершина.
5
Бомы – карнизы.
6
Талемба – китайская дешевая материя вроде ситца служила для меновой торговли у охотников вместо денег.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.